Борис Кремнев - Моцарт

А Вольфганг, напротив, весел. Радость бурлит и клокочет в нем. Он вне себя от счастья, что, наконец, разорвал путы рабства. «Я все время в прекрасном настроении. С тех пор как я уехал прочь от всех этих дрязг, мне так легко-прелегко на сердце! Я даже уже потолстел».

К вечеру дня отъезда он с первой же остановки, из Вассербурга, отправляет отцу письмо. В нем с поразительной зримостью выражены и чувства Вольфганга и его характер. Читая это письмо, будто слушаешь одно из аллегро моцартовских симфоний — бодрое, стремительное, жизнерадостное, полное светлой веры в будущее.

Вот это письмо:

«Мы, слава и благодарение богу, благополучно добрались до Вашинга, Штайна, Фербертсхайма и Вассербурга. А теперь — небольшое путевое описание. Когда мы подъехали к городским воротам, то были вынуждены ожидать почти четверть часа, пока их отворят — стража была занята своими делами. Не доезжая Шинна, нам повстречалось множество коров, одна из которых оказалась примечательна. Она была однорогой, такого мы еще никогда не видывали. В Шинне мы, наконец, улицезрели стоящую карету. Наш почтальон тут же вскричал:

— Вот здесь нам и надобно менять лошадей!

— По мне, так пожалуйста, — ответил я.

Мы разговаривали с мамой, когда к карете подошел толстый господин. Его симфония [13] Шутка — имеется в виду лицо. сразу же показалась мне знакомой — это был купец из Меммингена. Он глазел на меня с добрую минуту и, наконец, проговорил:

— Ба, да вы — господин Моцарт!

— К вашим услугам. Я тоже вас знаю, только вот не знаю вашего имени. Год назад я видел вас в Мирабелле, в концерте.

Засим он открыл мне свое имя, которое я, слава богу, позабыл… С этим господином мы передали 100 000 приветов вам, папа, и тебе, моя сестра-плутовка. Все будет хорошо. Надеюсь, папа будет чувствовать себя хорошо и будет доволен так же, как я. Думаю, все уладится в лучшем виде. Папа, я переменился и теперь слежу за всем. Я сразу же испросил у мамы разрешение рассчитываться с почтальоном. Ведь с этими типами я могу разговаривать куда лучше, чем мама… Мы оба просим папу хорошенько следить за своим здоровьем… не огорчаться, смеяться, быть все время веселым и постоянно, как и мы, думать о том, что муфтий [14] Так Моцарт зашифрованно называл в своих письмах Иеронима Колоредо. И. К. — болван, а бог отзывчив, милостив и любвеобилен. 1 000 раз целую папе руки и обнимаю сестру-плутовку столько же раз, сколько сегодня нюхал табак… Перо грубое, да и я невежлив».

Светлое, радостное настроение не покидает его и в Мюнхене, куда путники прибыли 24 сентября. Хотя радоваться было нечему. Из разговора с камергером баварского курфюрста, содержателем оперного театра графом Зео, выяснилось, что он не горит желанием дать Вольфгангу работу. Для графа Зео театр был коммерческим источником дохода. И естественно, чтобы угодить аристократической публике, Зео должен был ставить итальянские оперы или скороспелые и ремесленные переделки их на немецкий лад, вроде переделки оперы «Рыбачка» модного в то время итальянского композитора Пиччини.

Моцарт же, познакомившись с грубыми поделками, шедшими на мюнхенской сцене, испытывал «невыразимо страстное желание» написать народную, национальную немецкую оперу. Свою высокую миссию он видел в том, чтобы «помочь немецкому национальному музыкальному театру встать на ноги». И со свойственной молодости верой был убежден, что «это благодаря мне произойдет наверняка».

Граф Зео привык иметь дело с ремесленниками, послушно выполнявшими все его требования. Молодой же Моцарт в глазах графа был одержимым чудаком, самозабвенно влюбленным в искусство, ничего, кроме истинного искусства, не желавшим признавать. Такой человек графу Зео не подходил, а потому он и поспешил отмахнуться от Вольфганга, посоветовав обратиться к курфюрсту Максимилиану, который, по словам графа, был большим любителем музыки и даже сам играл на гамбе.

Но кокетливо рядившийся в одежды просветителя и мецената курфюрст баварский оказался таким же невежественным, как и архиепископ зальцбургский. Когда ему доложили о Моцарте, он изрек:

— Моцарт еще не дорос до того, чтобы служить при мюнхенском дворе. Пусть сперва съездит в Италию и прославится там.

Но Вольфганг решил не отступать и во что бы то ни стало добиться личной встречи с курфюрстом. Ценой больших хлопот ему это удалось.

Целый час простоял он в узкой и душной прихожей, осыпаемый насмешливо-презрительными улыбками снующих взад и вперед лакеев и придворных, пока Максимилиан, наконец, соизволил дать обещанную аудиенцию.

Вольфганг волновался. Он чувствовал себя неловко. Необходимость выступать в незавидной роли просителя, употреблять вместо привычных, столь любимых им простых слов тарабарский язык придворных шаркунов удручала, сковывала.

Курфюрст же был совершенно спокоен. Он говорил с Вольфгангом тем вежливо-сочувственным тоном, какой оскорбляет человека неизмеримо сильней, чем самая разнузданная брань.

Вот как описывает эту аудиенцию сам Вольфганг:

«Когда курфюрст приблизился ко мне, я сказал:

— Разрешите, ваша светлость, всепокорнейше припасть к вашим стопам и предложить свои услуги.

— Значит, совсем из Зальцбурга?

— Да, ваша светлость, совсем.

— Что так, ведь вам дали бы прибавку?

— Ни в коем случае, ваша светлость. Я только попросил разрешить мне попутешествовать, а он мне отказал. Оттого я и был вынужден предпринять сей шаг. Хотя я давно уже подумывал об отъезде. Ведь Зальцбург — не место для меня.

— Да, верно. Боже мой, молодой человек! Но отец-то ведь все еще в Зальцбурге?

— Да, ваша светлость, он покорнейше припадает и т. д. Я был уже три раза в Италии, написал три оперы, являюсь членом Академии Болоньи, для чего выдержал сложное испытание. Многие маэстро должны были четыре-пять часов трудиться в поте лица, я же исполнил все это за час. Сие может быть свидетельством того, что я способен нести службу при любом дворе. Однако мое единственное желание — служить вашей милости, ведь вы сами большой…

— Да, мое милое дитя, но нет вакансий. Мне жаль. Если бы была хоть одна вакансия.

— Заверяю вашу светлость, что Мюнхен безусловно не посрамлю.

— Да, но все это бесполезно. У нас нет ни одной вакансии.

Это он произнес уже на ходу».

Итак, надежда на Мюнхен развеялась подобно миражу. Для Моцарта при баварском дворе места не нашлось.

Что ж, нет так нет! Вольфганг был слишком юн, оптимистичен и, несмотря на свои молодые годы, приучен к жизненным передрягам, чтобы впасть в уныние. Не Мюнхен, так Маннгейм. Наверно, тамошний князь окажется умней баварского.

Стало быть, в Маннгейм. Но по пути Вольфганг решил, по совету отца, заехать в Аугсбург, надеясь там хоть немного поправить материальные дела. Ведь Зальцбург он покинул с небольшой суммой, которую Леопольд кое-как наскреб, завязнув в долгах. Выступления в аристократических домах Мюнхена были щедро награждены овациями, но не деньгами. А, как писал жене и сыну Леопольд, «красивыми словами, похвалами, криками «брависсимо» ни с почтовыми смотрителями, ни с трактирщиками не расплатишься». Вот и решили дать в Аугсбурге несколько концертов, чтобы выручить хотя бы немного денег. Где, как не на родине отца, сумеет знаменитый Моцарт, принесший захолустному Аугсбургу громкую славу, собрать полные залы слушателей!