Татьяна Михайловна Соболева - В опале честный иудей

Поэма опять отправилась было «в стол», да я вдруг решила отослать ее в журнал «Знамя». Он, это было известно, отдает преимущество произведениям на военные темы, а чем военком не военный?!

Если журнал «Советская Украина» мотивировал слой отказ в публикации перевыполнением плана по исторической тематике, то ответ журнала «Знамя» вполне годился для крокодильской рубрики «Нарочно не придумаешь»: «В наши планы не входит публикация маленькой поэмы»...(?!) Смесь бесстыдства и глупости. Подписал ответ не Г. Бакланов, и то слава Богу.

Не имея охоты и впредь разгадывать словесные головоломки или читать откровенный вздор, я положила поэму «Военком» на отлежку, похоже бессрочную. Не ошиблась. Компартийные кадры - на местах, только под другой вывеской. Убеждения не вывеска и не платье, которые можно поменять за несколько минут. Должны пройти по меньшей мере десятилетия, чтобы сознание людей, деформированное комдиктатурой, обрело способность проникнуться подлинным интернационализмом, терпимостью и дружелюбием к другому народу, любому, в частности к евреям.

Такова история маленькой поэмы Ал. Соболева «Военком». Жертвой процветавшего в стране антисемитизма сорок три года пролежала она в столе автора, в том числе десять - после его смерти. Увидела свет в сборнике стихов Ал. Соболева «Бухенвальдский набат. Строки-арестанты» в 1996 г.

Между тем на русской земле появились свои «чернорубашечники» со свастикой на рукавах (правда, символику фашистскую в 2001 г. запретили). Но разве дело только в форме?.. Кадры для погромов - есть! А поэма «Военком», к великому сожалению, не устарела. Ничуть.

ЕВРЕЙСКИЙ ПОГРОМ В МОСКОВСКОМ ГОРОДСКОМ И ОБЛАСТНОМ РАДИОКОМИТЕТЕ

Были ли еврейские погромы в советской стране в период «дела врачей», «космополитов» и других антисемитских акций государственного масштаба - точно не знаю, адресов назвать не могу. А потому мой рассказ о еврейском погроме в организации, где я работала, в организации идеологической, наряду с ей подобными несшей в народные массы благие вести о радостях жизни на одной шестой части суши планеты Земля, где восторжествовал социализм. При этом погроме кровопролития не было, но ведь, как известно, убивать можно и без крови, даже не прикасаясь к человеку руками. Примитивно и просто поставив его вне общества, лишить средств существования, сделать изгоем.

Я - русская, русая, белокожая, зеленоглазая. И несмотря на эти с первого взгляда оберегающие, ограждающие национальные и расовые признаки, оказалась первой жертвой еврейского погрома в радиоредакции «Московских известий». Именно тогда с моей журналистской карьерой было покончено раз и навсегда. Это в итоге. Спустя три года.

А сначала меня решили спасти, спасти от гибели неминуемой, как считалось в то время. И было такое убеждение недалеко от правды. Итак, мне бросали спасательный круг. Выглядела забота обо мне подкупающе трогательно: в начале 1953 г. мне конфиденциально порекомендовали срочно, даже безотлагательно развестись с мужем. Зачем?! Почему?! Потому что он еврей, а в «верхах» созрел план выселения евреев из Москвы.

.. .замыслил так Державный Ус, к чертям, в таежные просторы, ликуй и пожирай их гнус...

(«К евреям Советского Союза»)

Заботливое предупреждение сделала, очевидно симпатизировавшая мне, очень знатная дама Зинаида Михайловна Платковская - родная сестра самого Николая Михайловича Шверника, Председателя Президиума Верховного Совета СССР. Она работала в Московском радиокомитете инструктором местного вещания по Московской области. (В командировки выезжала довольно часто. И всякий раз до смерти пугала секретарей горкомов и райкомов партии, когда подкатывала к их провинциальным резиденциям на «Чайке» - авто, на котором мог приехать тогда только самый высокий представитель власти. Встречали ее, разумеется, «по одежке» - раболепно.)

Ее совет мне о необходимости развестись с евреем она сделала не сама, а через третье лицо - секретаря парткома радиокомитета. Наверно, в целях конспирации. Соболев часто дивился моей интуиции. Я почему-то спокойно отнеслась к тайному предупреждению знатной дамы, не всполошилась, не заторопилась уподобиться крысе, убегающей с тонущего корабля, и вовсе не собиралась предавать своего супруга.

Выселение евреев в тайгу не состоялось. Ходили слухи, что глава дипкорпуса предупредил отца всех народов, что в случае реализации этой уникальной акции дипломаты все до единого покинут столицу антисемитского государства. Так это было или не так, доподлинно мне неизвестно.

Вскоре Сталин умер. Состряпанные партийной верхушкой клеветнические еврейские «дела» самой же партии пришлось срочно признать неправильными, т.е. самой себя потыкать носом в дерьмо. И вовсе не потому, что раскаялась, признала свои «ошибки»: партия этого никогда не делала, непогрешимая, самая-самая умная из всего существующего. Демарш был вынужденным и объяснялся, скорее всего, тем, что в стане преемников отца родного не нашлось фигуры, равной ему по масштабам преступлений и способности вершить их. Ни у одного из них не было и ореола «святости» Сталина, его авторитета в оболваненном народе. Означала ли отмена еврейских «дел» общегосударственную борьбу с антисемитизмом? Как бы не так! Из антисемитизма открытого начала 50-х он ушел вглубь, как хроническая болезнь. И от этого, разумеется, не стал менее активным, живучим.

.. .Вдруг околел тиран усатый, и в грязь упал дамоклов меч, а не на головы евреев.

И чудом выжил мой народ.

Но уничтожены ль злодеи?

Нет, жив антисемитский сброд.

Он многолик, силен и властен, стократ коварней, чем «тогда», а потому стократ опасней...

(«К евреям Советского Союза»)

Как искусно замаскированная ловушка, по фактам, по проявлению даже хуже.

...Вернувшись из очередного отпуска летом 1954 г., я узнала, что моя должность - завкорсетью - ликвидирована. И я уволена. Были свободные места репортеров, но ни одно из них, к моему удивлению, мне не предложили. Место завкорсетью я, репортер, занимала временно, по просьбе начальства. Что случилось? В чем дело? Не знаю почему, но мне почти сразу вспомнилась чуть ли не каждый день повторявшаяся картина: перелистывая страницы подготовленного выпуска «Московских известий», наш начальник, номенклатура горкома партии (и обкома), качая головой, скривив рот, нараспев перечислял подписи под корреспонденциями: Розенбаум, Лившиц, Лерман, Кноп, Иоффе и другие еврейские фамилии наших рабкоров. Это по моей просьбе поставляли они для «Московских известий» оперативную информацию. Я считала это главным, но неосмотрительно перечила партии, занималась гиблым для себя делом... Я не подвывала стае, я провинилась...