Татьяна Михайловна Соболева - В опале честный иудей

...Возмущенные, оскорбленные бесстыдным обманом - «фокусом» с ликвидацией, — мы, уволенные журналисты, обратились в суд. Но горком не зря почти полтора года готовился к погрому: попирая свои обязанности и наши права, судья отказался принять у нас исковые заявления. На наши возражения пригрозил вызвать милицию и привлечь нас к ответственности за... хулиганство!.. Так он квалифицировал нашу вежливую настойчивость...

Послать заявления почтой? Пустая затея, когда имеешь дело с произволом. Уповать на заступничество прессы? Не так уж много было печатных органов, которые могли, а главное - захотели бы нас защитить. В создавшейся ситуации, скорее всего, и их соответственно «обработали»...

По профессиональной привычке соображали мы быстро. Без иллюзий оценили свое положение. Констатировали: неравная борьба бесперспективна. Мы отступили... Куда?.. Кто куда. Двое оформили пенсию, другие надеялись на случайные журналистские заработки. Один вскоре сумел уехать в Израиль. Из семи уволенных евреев пятеро остались без работы за последние четыре года второй раз: двое - из восстановленных вместе со мной, двое - из бывших репортеров Всесоюзного радио, «сосланных» в Московское в 1953 г., один - от которого «очистили» в том же, 1953 г. Московский горком партии. Я не называю фамилии. Что толку? Важна их принадлежность национальная. И могли они носить иные имена.

А я?.. Я была просто вышвырнута на улицу, оставаясь по-прежнему единственным трудоспособным человеком в семье. Недаром на Руси издавна существует пословица: «Закон - что дышло, куда повернешь - туда и вышло».

Несмотря на разные там революции, мои единоплеменники, когда им это удобно, свято блюдут старые традиции и следуют наказам народной мудрости. А если без шуток, то положение наше было не из веселых: из нашего семейного бюджета теперь уже на неопределенное время исчезли «главные» деньги - мой ежемесячный заработок. А мы едва-едва успели «залатать» кое-какие дыры после недавней многомесячной погоней за справедливостью. И самое печальное заключалось в том, что в нас обоих, получивших явный жестокий урок «жизневедения», осталась вера и в обязательное присутствие на вершине власти этой самой справедливости, и в ее, когда это требуется, необоримую силу. О Господи, прости нас! Трудно точно сказать, сколько еще раз эта губительная в условиях комсистемы черта наших характеров и подводила, и очень-очень больно учила нас. Дурачками, что ли, мы были или, подобно всем, сагитированными компроповедями, что в общем-то одно и то же, не знаю. Или жила в нас неистребимая природная доброжелательность к миру сему, из глубины души идущая неспособность озлобляться?..

Жизнь тем временем требовала активных, теперь уже моих действий в поисках работы. Я не стала бы рассказывать о себе, если бы все то, что происходило со мной, прямо не било и по моему супругу. А он - герой моего повествования.

Говоря о себе, постараюсь быть краткой. Не могу припомнить, каким образом добилась я встречи с секретарем оргкомитета ЦК ВКП(б) России. (Затея Хрущева: и РСФСР должна была иметь ЦК компартии.) Почему я обратилась именно к этому партийному деятелю? Ход мыслей моих был азбучно прост: мое предыдущее увольнение с ведома, читай - по указке горкома партии, судом было признано незаконным. Но мудрая партия, по привычке действовать напролом, перешагнула закон, как малую лужицу, и пошла на повторное преступление. Изгнав меня с работы повторно, партия поставила закон с ног на голову: я становилась иждивенкой пожизненно нетрудоспособного человека - инвалида второй группы, инвалида ВОВ, что уж ни в какие законные рамки не лезло. Кто мог и обязан был наказать Московский горком за самоуправство? Естественно, вышестоящая парторганизация - республиканская.

Все казалось правильным в моих рассуждениях, кроме самого главного, чего я по наивности и неопытности не учла: восстановившись на работе, я навсегда, пожизненно провинилась перед компартией, ибо хоть и не своими руками, а все же помешала ей чинить произвол безнаказанно, что было основополагающим правилом ее кипучей руководящей деятельности. В моих умозаключениях напрочь отсутствовало истинное представление о моем личном статусе в стране-тюрьме. «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек...» А я задумала жаловаться никем не критикуемой (кто бы посмел?!) партии на... ту же партию!.. Длиннющему удаву на одно из звеньев его позвоночника, руке - на один из ее послушных пальчиков... Нелепость такой затеи хорошо видна сейчас, с высоты минувших с тех пор сорока с лишним лет.

А тогда... Существует некое выражение, не литературное, скорее всего, местное: «дать вертуха», что означает не просто вытолкать, вышвырнуть кого-то, а придать изгоняемому вращательное движение вокруг своей оси, чтоб удалился стремительнее и эффектнее.

...Выслушав меня, секретарь оргкомитета ЦК ВКП(б) России Бардин тут же вызвал инструктора и поручил ему срочно меня трудоустроить. Обрадованная, удивленная, возбужденная неожиданным, «с ходу» решением, думалось мне, спорного вопроса в мою пользу, я не насторожилась, была обезоружена и не думала в тот момент быть готовой к коварному удару. Именно так поступил бы опытный, бывалый в переделках боец, а я доверчиво, радостно согласилась участвовать в фарсе, где мне была уготована главная роль - идиотки. Фарс - мое «трудоустройство» - был разыгран по простенькой схеме, вероятно заранее намеченной, а проще - давно известной. Инструктор при мне звонил, к примеру, в газету «Советская Россия», получал согласие на зачисление меня в штат, с улыбкой расставался со мной. Утром следующего дня я выслушивала в редакции отказ. Инструктор не унывал. Звонил в другое издание... Назавтра я и там получала отказ. Мотивировка? Точно такая же, что и, помните, у кадровика в артели, куда хотел устроиться контролером Ал. Соболев: «Место уже занято». То, что его «занимали» ночью, в расчет не принималось, меня и слушать не хотели. Так, кроме «Советской России» отказали мне в приеме на работу в газетах «Советская торговля» и «Ленинское знамя», в журнале «Служба быта».

У любого, помнящего или знающего порядки при ком-всевластии, сразу возникнет вопрос: как смели в редакциях ослушиваться звонка из ЦК, равного приказу?! А какого звонка - вопрос: первого или второго, который отменял первый после моего ухода от инструктора?

Я прекратила фарс, перестав общаться с любезным инструктором, с запозданием прозрела, вспомнила вдруг, как удивила меня «доступность» секретаря оргкомитета ЦК, его участливое желание принять меня. Круг замкнулся.

Высокопоставленные партийные чиновники знатно позабавились... Жаловаться на хулиганов из высокого партийного органа? Кому?! Да в условиях коммунистической диктатуры это было бы сознательным прыжком в пропасть.