Василий Топильский - Розы на снегу

Январским вечером в доме его сестры собрались жители Хохлова и Ручьевой.

Внимательно слушали они рассказ Богданова о положении Ленинграда.

— Фашистская армия, окружившая город, сильна, но она исчезнет, как дождевые капли, упавшие на раскаленное железо, — горячо говорил Яков Дмитриевич, — а Ленинград стоял и стоять будет непобежденным.

— Должна быть в этом и наша доля участия, — продолжил мысль старого друга Иван Егорович Егоров. — Вот и брошен клич партизанами собирать продовольствие для красного обоза в город Ленина.

Зашумело собрание. Вопросы за вопросами. Но все были едины — помочь ленинградцам. Внезапно в избу вбежал мальчишка и закричал:

— Фашисты идут! Фашисты!

Гитлеровцы, узнав от предателя, что собрание проводят всего лишь два партизана, решили захватить агитаторов. Яков Дмитриевич и Иван Егорович, отстреливаясь, побежали к лесу. И тогда по ним открыли огонь из пулемета. Егоров погиб тут же, а Богданова ранили. К нему бросились гитлеровцы, чтобы схватить живым. Яков Дмитриевич кинул под ноги гранату…

Но и мертвым он был страшен для врагов. Фашисты привязали его тело к саням и потащили по деревне. Офицер приказал полицаям кричать: «Со всеми партийцами так будет! А Богдановых всех уничтожим, все их партизанское племя…»

В начале марта 1942 года обоз с продовольствием ушел в Ленинград. А 16 марта газета «Правда» в ответ на письмо из Партизанского края писала:

«Дорогие братья! Ваши слова, проникнутые беззаветной любовью к матери-родине, прошли через линию фронта, они достигли стен Кремля…

Ваши имена… пока безвестны. Но придет момент — он уже близок, — когда вся страна узнает ваши имена».

…В отряде не знали о гибели агитаторов и послали в разведку Костю Богданова и Лешу Кустова. Двое мальчишек не должны были вызвать подозрение. В деревне Болотня их остановил патруль. Ребята держались уверенно, и солдаты хотели было уже отпустить разведчиков, но тут подошел полицай Быстров.

— Так это ж богдановский щенок, — воскликнул он, показывая на Костю.

Ребят схватили и посадили в холодную избу, где лежали несколько избитых крестьян. Когда приехал офицер-гестаповец, ребят повели на допрос. Разведчики молчали. Их жестоко били.

Ночью вблизи Болотни раздались выстрелы. Боясь налета партизан, гестаповец велел расстрелять всех арестованных. Несколько торопливых автоматных очередей, и у стенки сарая выросла груда тел. Кто стонал, того пристрелили или добили прикладом. Наклонились и над Богдановым.

— Этому конец, он весь в крови, — не сказал — прокудахтал пожилой солдат и снял с Кости валенки.

Едва забрезжил рассвет, женщины пошли хоронить убитых. Одна из них с испугом воскликнула:

— Гляньте, мальчонка-то тепленький!

Костю подобрали, отнесли в дом. Парню повезло — пуля прошла чуть выше сердца. Когда обмороженные на тридцатиградусном морозе ноги отходили в тепле, Костя кричал: «Не могу! Пристрелите меня!»

А тем временем отряд Синельникова, в котором командиром отделения разведки был Николай Богданов, выступил в поход. Предстояло уничтожить фашистское гнездо в селе Ясски. Партизаны двигались через Ручьевую. Николай решил навестить родных. Забежал на ходу. В комнате он увидел гроб с останками отца, кровать с полуживым братом и горем разбитую мать… Постоял окаменело три минуты, обнял близких и, вскинув автомат за плечи, бросился догонять отряд.

В конце лета 1942 года Партизанский край доживал последние дни. Гитлеровцы огромными силами вторглись в его пределы. Большая часть партизан ушла в новые районы, меньшая группами пробивалась за линию фронта. В числе последних был пулеметчик Иван Богданов. На одном из переходов он попал на минное поле и погиб.

Теперь из всех Богдановых в тылу врага воевал один Николай. Воевал лихо и умно. В девятнадцать лет стал помощником начальника штаба бригады.

Мужественно себя вела в те тяжелые дни Ксения Павловна. Партизанское командование решило переправить ее с малыми детьми в советский тыл. Пришла она с ребятами на лесной аэродром, а там раненые ждут отправки. Уступила Ксения Павловна свою очередь раз, другой, а потом сказала:

— Не умираем мы, можем и здесь остаться. Отправляйте раненых, им каждая минута жизни стоит…

И осталась. В землянке жили. Летом грибами, ягодами кормились, из травы лепешки пекли. Ребятишки по деревням ходили — кто что подаст.

Фашисты облавы устраивали, угоняли население все дальше от дома, на запад. И Ксению Богданову с детьми угнали. Хорошо, помогли люди — посоветовали взять чужую фамилию. Так и жила она под чужой фамилией почти до конца войны. Каждый день со страхом ждала, что откроется ее настоящее имя — жены партизана и матери партизан — и тогда погибнут ее младшие дети.

Всю войну не знали Николай и Константин, где их старший брат Иван. А он воевал на 3-м Украинском фронте, прошел пол-Европы — Румынию, Болгарию, Югославию, Венгрию. Последние залпы застали его в столице Австрии Вене.

Полковник Иван Яковлевич Богданов теперь неспешно повествует мне о дальнейшей судьбе их семьи. Смеясь, говорит:

— Растут у меня трое сыновей, у Николая тоже трое, у Константина — двое мальчишек и у Симана двое плюс сын у Петра. А совсем недавно я стал дедом. Внука назвали Вадимом. На семейной встрече мы подсчитали, что Вадим — девятнадцатый Богданов, если вести счет от деда Дмитрия.

— И выходит, что нет конца богдановскому корню?

— Выходит, что так!

Поздней осенью 1943 года гестапо арестовало Филюхина. Для многих это было неожиданным. Удивился даже сам комендант города Дно майор Винтер.

— Дьявол знает этих русских, — говорил он бургомистру Ризо, распекая его за очередную махинацию с перепродажей соли и табака, — в каждом из них кусочек большевика сидит. Старательный, уважительный мастер, добропорядочный бюргер, и вдруг — нет «господина Филюхина», есть «агент красных Филюхин».

Целых два года хорошо отзывался о Филюхине и немец Мюллер, распоряжавшийся в депо, где по-прежнему, как и до войны, работал Иван Васильевич. Мюллер был менее щепетильным, чем Винтер, и характеризовал русского мастера примитивнее:

— Этот толстый чурбан Филюхин — золотые руки. Он любит деньги и почтение. Нужно делать вид, что его уважаем, и не бить по морде.

И если, начав добровольно работать в депо чуть ли не с первых дней оккупации, Филюхин действительно завоевал авторитет у немецких инженеров и мастеров, то уважение у многих своих сограждан он терял все больше и больше. Не могли простить дновцы старому машинисту службы у оккупантов.