Елена Васильева - 50 знаменитых любовников

Однако дело не только в том, что Тютчев не мог ограничиться одной любовью. Каждая из них была для него вершиной блаженства: полюбив, он уже не мог разлюбить. Правда состоит и в том, что именно Эрнестина Федоровна всегда оставалась для Тютчева незаменимым другом. В июле 1851 г., через год после начала его любви к Денисьевой, Тютчев писал Эрнестине Федоровне из Петербурга в Овстуг, где она тогда жила: «Я решительно возражаю против твоего отсутствия… С твоим исчезновением моя жизнь лишается всякой последовательности, всякой связности. Нет на свете существа умнее тебя. Мне не с кем поговорить… мне, говорящему со всеми…» Еще одно письмо, написанное через месяц: «Ты… самое лучшее из всего, что известно мне в мире…»

Такие признания можно найти в десятках тютчевских писем того времени, и нет никаких оснований усомниться в искренности поэта. Можно даже предположить, что не будь его отношения с женой столь идеальными, он все же порвал бы с ней ради другой.

Новая избранница Тютчева, Елена Денисьева была племянницей инспектрисы института благородных девиц А. Д. Денисьевой, где учились его дочери Дарья и Екатерина. Она в то время заканчивала Смольный. Когда поэт впервые увидел Денисьеву, ей было двадцать лет, ему — сорок два года. В течение последующих четырех лет они встречались достаточно часто, но их отношения не шли дальше взаимной симпатии, поскольку Елена была девушкой непростой и, можно даже сказать, несколько загадочной. Исключительная живость и свобода характера сочетались в ней с глубокой религиозностью; но в то же время высокая культура поведения и сознания, изящная отточенность жестов и слов вдруг могли смениться резкими, даже буйными вспышками гнева.

У Денисьевой было немало блестящих поклонников, в том числе знаменитый тогда писатель граф Сологуб. Но среди многих своих воздыхателей, которые с разных точек зрения были гораздо предпочтительнее немолодого отца семейства Тютчева, она все же выбрала именно его. Первое объяснение произошло 15 июля 1850 г. Ровно через пятнадцать лет Тютчев напишет об этом «блаженно-роковом дне»:

Тайные свидания Елены Денисьевой с поэтом вскоре стали известны всему Петербургу. Ее отец в гневе отрекся от дочери и запретил родственникам встречаться с нею. Но тетка, воспитывавшая Елену с детских лет и любившая ее как родную дочь, отнеслась к чувствам племянницы с пониманием. Получив отставку в Смольном, она поселилась с Еленой на частной квартире. К Тютчеву, который был камергером, к тому же имел определенный вес при дворе, она относилась с большим почтением, а потому не препятствовала любви своей племянницы.

В мае 1851 г. Денисьева родила дочь, которую в честь матери назвали Еленой. Это окончательно соединило возлюбленных нерасторжимой связью. Правда, рождение ребенка вызвало некоторые осложнения: хотя Елена Александровна окрестила девочку как Тютчеву, этот акт не имел юридической силы. Это означало, что дочь должна была разделить печальную судьбу незаконнорожденных детей. Но самолюбивая Денисьева, которая и себя называла Тютчевой, видела в формальных преградах лишь роковое стечение обстоятельств. Она была убеждена, что Тютчев не может вступить с ней в брак потому, что «он уже три раза женат, а четвертый брак не может быть освящен в церкви… Но так Богу угодно, и я смиряюсь перед Его святою волею, не без того, чтобы по временам горько оплакивать свою судьбу».

Непонятно, почему в сознании Елены Александровны сложилось это убеждение, не соответствовавшее действительности (включая и то, что Тютчев будто бы был женат не два, а три раза), но, по-видимому, оно хоть как-то примиряло ее с «жалким и фальшивым положением».

Тютчев всегда старался как можно больше времени проводить с Денисьевой. Этому способствовало то, что Эрнестина Федоровна с младшими детьми обычно большую часть года жила в Овстуге, куда Тютчев приезжал хотя и часто, но ненадолго. А зимние месяцы жена иногда проводила за границей.

Новая любовь, тем не менее, не заслонила былые чувства к жене. В августе 1851 г. Тютчев писал Эрнестине: «Ах, насколько ты лучше меня, насколько выше! Сколько выдержанности, сколько серьезности в твоей любви — и каким мелким, каким жалким я чувствую тебя сравнительно с тобою…»

Можно предположить, что Тютчев испытывал беспредельное упоение той любовью, которую вызывал у обеих женщин. С другой стороны, ему казалось, что вызванная им любовь — ничем не заслуженный, поистине чудесный дар. Он сам не раз признавался: «Я не знаю никого, кто бы менее чем я достоин любви. Поэтому, когда я становился объектом чьей-нибудь любви, это всегда меня изумляло…»

Любовь Денисьевой в самом деле была явлением исключительным. По воспоминаниям Георгиевского, мужа ее сестры, «самоотверженная, бескорыстная, безграничная, бесконечная, безраздельная и готовая на все любовь… — такая любовь, которая готова была и на всякого рода порывы и безумные крайности с совершенным попранием всякого рода светских условностей и общепринятых условий». О безмерной любви своей Лели поэт не раз говорил в стихах, сокрушаясь, что он, породивший такую любовь, не способен подняться до ее высоты и силы.

Тем не менее, к Денисьевой Тютчев был очень привязан. Когда он на более или менее длительный срок уезжал в Москву, он брал ее с собой. Наконец, уже в последние годы ее жизни они не раз вместе путешествовали по Европе. Этими поездками Елена особенно дорожила, говоря, что во время них Тютчев был «в полном и нераздельном ее обладании».

Широко распространено мнение, что Денисьева из-за своей незаконной любви превратилась в своего роду парию. Но если это и было так, то лишь в самом начале ее отношений с Тютчевым. С годами она так или иначе вошла в круг людей, близких к нему.

Как же воспринимала Эрнестина Федоровна любовь мужа к другой женщине? Ей надо отдать должное. В очень мучительных для нее жизненных обстоятельствах Эрнестина Федоровна проявила редчайшее терпение и достоинство. За четырнадцать лет она ничем не обнаружила осведомленность о любовнице мужа и никогда не унижалась до разговоров о ней с кем бы то ни было. Единственное, о чем она говорила в письмах к мужу, так это о том, что он разлюбил ее.

Тютчев, как всегда в таких случаях, решительно возражал жене, отрицавшей его любовь к ней. И в этом состояло трудно-понимаемое, пожалуй, даже пугающее раздвоение его души. Можно доказывать, что субъективно, внутри мятущегося сознания, он был по-своему честен и прав. Но понять и оправдать его с житейской точки зрения — задача не из легких.

Однако и жена, и дети все-таки пытались понять. В 1855 г. старшая дочь поэта Анна, ясно представлявшая положение вещей, писала о своей мачехе: «Мама как раз та женщина, которая нужна папе, — любящая непоследовательно, слепо и долготерпеливо. Чтобы любить папу, зная его и понимая, нужно… быть святой, совершенно отрешенной от всего земного».