Эммануэль Каррер - Лимонов

Эта благодать продлится целый год, пока один французский издатель не согласится напечатать его книгу и, с благословения своего взволнованного новостью хозяина, Эдуард уедет в Париж. Вскоре его книги будут переведены и в Америке – теми издателями, что раньше их отвергали, и я дорого бы дал, чтобы узнать, какие мысли посетили Стивена по прочтении «Истории его слуги», напечатанной в 1983 году издательством Doubleday .

Что же узнал его бывший хозяин из этой книги? Что как только он выходил за дверь, его идеальный мажордом спускался из своей комнатки под крышей в хозяйский bedroom , комфортно расположенный на втором этаже. Валялся на его шелковых простынях, раскуривал джойнты в его ванной, примерял его одежду, попирал босыми ногами его шелковистые ковры. Что он рылся в его шкафах и ящиках, пил его «Шато-Марго» и, разумеется, приводил девиц – снятых неизвестно где, иногда по две зараз – и совокуплялся с ними или позволял им ласкать друг друга, любуясь происходящим в венецианском зеркале, очень удачно подвешенном над кроватью king size , и намекая своим подружкам, что он если и не хозяин дома, то, как минимум, его приятель. Словом, ровня. Ладно. Возможно, я заблуждаюсь, но мне кажется, что эти шалости не так уж сильно потрясли Стивена. Ибо – хотя здесь я также могу ошибаться – скорее всего, в той или иной степени, все слуги в мире мечтают трахаться в хозяйской постели, некоторые это делают, а их хозяева – если они, конечно, не полные идиоты – обо всем догадываются и закрывают на это глаза. Главное, что, вдоволь нарезвившись, надо все привести в порядок, отнести простыни в стиральную машину, а в этом смысле Эдуард был безупречен.

И все же есть нечто, что и вправду могло смутить Стивена. Но это не то, что Эдуард делал в его отсутствие, а то, что он делал в его присутствии.

Он не был до такой степени наивен, чтобы вообразить, что русский поэт испытывает к нему особо теплые чувства. Возможно, он верил, что тот к нему неплохо относится, и на деле так оно и было: Эдуард не считал его ни глупцом, ни мерзавцем. Против него лично он ничего не имел. Но он чувствовал себя рядом с ним как мужик, который служит барину и ждет своего часа, а когда этот час наступит, войдет с парадного входа в его красивое жилище, полное красивых барских вещиц, разграбит все богатства, изнасилует его жену, повалит барина на землю и станет бить его ногами, смеясь и торжествуя. Бабушка Стивена рассказывала, какой шок испытало дворянское сословие, увидев неистовства своих добрых слуг, таких преданных, таких верных и услужливых, проживших рядом всю жизнь, и Стивен, в свою очередь, испытал, по-видимому, такой же шок, прочитав книгу своего бывшего слуги. Почти два года он видел рядом с собой этого человека и испытывал доверие к нему – спокойному, приветливому, симпатичному, который в глубине души был его злейшим врагом.

Я представляю, как Стивен, читая книгу, вспоминал тот день – полностью стершийся из его памяти, – когда он спустил собак на своего слугу из-за брюк, в неудачный момент оказавшихся в чистке. Тот проглотил все, только побледнел лицом, на котором застыло по-азиатски бесстрастное выражение. Час спустя Стивен извинился, инцидент был исчерпан, и оба над этим посмеялись – во всяком случае, хозяин. Ему и в голову не пришло, что если бы скандал продлился на несколько минут дольше, его слуга сходил бы на кухню за ножом и перерезал ему горло от уха до уха, как поросенку (по крайней мере, так говорит сам Эдуард).

А день, когда был прием у важного чиновника ООН! Он жил в среднем из домов, выходящих в миллиардерский садик. Стивен по-соседски зашел на огонек. Выпил шампанского в саду, освещенном цветными лампочками, перекинулся словцом с дипломатами, поболтал с их женами, с конгрессменами , кое с кем из глав африканских стран. Но вот чего он не мог себе представить – да и как ему такое могло прийти в голову? – что сверху, из слухового окна его собственного дома, за происходящим наблюдает его слуга и что этот праздник сильных мира сего, куда ему никогда не будет доступа, привел его в такое бешенство, что он взял в подвале охотничье ружье хозяина, вынул его из чехла, зарядил и через оптический прицел стал следить за гостями в саду. Одного он узнал: видел его по телевизору. Это был Генсек ООН Курт Вальдхайм – тот самый, кого двадцать лет спустя обвинят в связи с нацистами. В этот вечер Стивен обменялся несколькими словами и с ним тоже. Когда они разговаривали, его слуга держал их на мушке. Когда они разошлись, он продолжал следить за Вальдхаймом, переходившим от одной группы гостей к другой. Палец все время держал на спусковом крючке. Это было ужасно соблазнительно. Если он выстрелит, то на следующий же день станет знаменитостью. Все, что он написал, будет опубликовано. Его книга «Дневник неудачника» станет культовой, библией для всех лузеров планеты, ненавидящих человечество. Он обдумывал эту мысль, балансируя на грани рокового поступка, как в любви балансируешь на грани последнего наслаждения. Потом Вальдхайм вошел в дом, а слуга, пережив момент горчайшего разочарования, сказал себе: «Ну, что ж, так даже лучше. Значит, еще не время».

Но самое худшее – это то, что слуга пишет о маленьком мальчике, больном лейкемией. Это сын других соседей, очаровательной пары. Мальчику было пять лет, весь квартал его обожал и с комом в горле следил за тем, как развивается его болезнь. Химиотерапия, надежда, рецидив. Стивен был достаточно близко знаком с его родителями и заходил к ним. Каждый раз он возвращался оттуда растерянный. Разумеется, он думал о собственных детях. Однажды отец сказал ему, что все кончено: вопрос нескольких дней, а может, и часов. Стивен спустился, чтобы рассказать эту новость Дженни, и она разрыдалась. Эдуард, который, как всегда, был на кухне, не плакал, но тоже казался взволнованным – по-военному сдержанно и стыдливо. Они сидели молча, все трое, и у Стивена этот момент оставил необычайно светлое ощущение. Социальные барьеры рухнули, остались лишь двое мужчин и женщина, сидящие у стола и вместе оплакивающие смерть ребенка. Их связывала общая печаль, сострадание и нечто весьма хрупкое, похожее на любовь.

А вот что пишет об этом Эдуард: «…он говорит о том, что мальчик умрет, и никакие деньги его не спасут. Тем лучше. Рак – это та вещь, перед которой наконец-то все равны. Предложи ему миллиард – он не отступит. И почему я должен рыдать над этим ребенком, когда мою жизнь – единственную и неповторимую – разрушают эти богатые сволочи». И т. д.

(«Грязный тип!» – думает Стивен, и я с ним согласен. И, скорее всего, ты тоже, читатель. И все же, я думаю, что если бы можно было что-нибудь сделать для спасения мальчика, особенно что-то трудное или опасное, то первым за эту возможность схватился бы, бросив на это все силы, именно Эдуард.)