Татьяна Бобровникова - Сципион Африканский

Теперь нечего было и думать о дальнейшем сопротивлении. Посовещавшись, Андобала и Мандоний решили, что единственное, что им остается, — это прибегнуть к обычному великодушию военачальника римлян. Андобале, однако, слишком стыдно было являться на глаза Сципиону, поэтому он послал к нему брата. Мандоний упал к ногам Публия, каялся в своих грехах, молил о прощении, клялся впредь не нарушать верности. Видя, однако, по выражению лица римлянина, что он очень мало верит его уверениям и клятвам, он предложил передать ему все оружие и семьи иберских вождей в заложники, как было при карфагенянах. Публий сухо отвечал, что не видит оправданий их вероломству, но милость не нуждается в оправданиях, а потому он их прощает. Он не возьмет у них оружия, так как это нужно лишь тому, кто боится, отнять у них оружие и детей — значило бы сковать их сердца страхом. Он этого не хочет. И если они задумают вновь отпасть, он накажет их, а не невинных заложников, вооруженных мужчин, а не безоружных детей и женщин ( Liv., XXVIII, 34 ). Произнеся эти царственные слова, он заключил с Мандонием мир.

Теперь во всей Испании остались из врагов римлян только Магон Баркид и Масинисса. Оба они сейчас находились в Гадесе. Хотя это был старинный финикийский город, религиозный центр всего финикийского мира, Сципион знал, что он давно желает передаться римлянам, настолько тягостно для него правление брата Ганнибала. Что до Масиниссы, то тот уже давно вел тайные переговоры с Силаном. Сейчас Сципион встретился с Масиниссой, и они заключили союз. Магон не знал, что нумидиец изменил. После встречи со Сципионом Масинисса отплыл домой.

Магон не догадывался о предательстве Масиниссы. Но у него и без того было такое положение, словно он, по греческой пословице, держал волка за уши. Кругом враги, а главное, Гадес готов в любую минуту перейти к римлянам. В таком отчаянном положении он обратился за помощью к карфагенскому правительству, но Совет отвечал ему, что война в Испании уже проиграна, а потому пусть он навербует побольше наемников и как можно скорее плывет морем в Италию на помощь Ганнибалу. Для этого ему прислали необходимые средства. Магону ничего не оставалось, как покинуть Гадес, но прежде он ограбил город до нитки: он не только очистил государственную казну и обобрал частных лиц, но не остановился перед чудовищным кощунством — ограбил храм Мелькарта, куда стекалось золото со всего финикийского мира, где во время мистерий бога собирались паломники со всех концов света, где молился его брат Ганнибал, отправляясь в роковой поход.

Перед отъездом из страны Магон решил предпринять последнюю попытку: он задумал внезапно захватить Новый Карфаген, как несколько лет назад Сципион. Момент был выбран удачно — самого вождя в городе не было, римский гарнизон был невелик, а финикийское население, конечно, должно было помочь братьям по крови. Но он ошибся в расчете — жители встретили его как врага и не пожелали нарушить верность Сципиону. А вода в лагуне на сей раз не отошла. Магон вынужден был уйти. Он воротился в Гадес, но и тут его ждала неудача: граждане заперли перед ним ворота. Вне себя от злобы Магон попросил выйти к нему для переговоров городских магистратов, заверяя их честным словом, что не причинит им зла. Когда же они вышли, он приказал распять их на глазах гадитан. После этого подвига он отправился к большему из Балеарских островов, надеясь провести там зиму и набрать наемников. Но жители встретили его градом камней. Прогнанный и отсюда, он остановился на меньшем острове, а Гадес немедленно отправил послов к Сципиону, объявляя о сдаче ( Liv., XXVIII, 30–37 ).

Теперь вся Испания от Пиренейских гор до берегов океана принадлежала римлянам. Сципион все успел к сроку: он предполагал вернуться в Рим к ноябрю, ко времени консульских выборов, чтобы выставить свою кандидатуру в консулы и немедленно ехать в Африку. Перед отъездом он основал в Бетике город, который должен был стать очагом римской культуры и влияния в Испании. Этому городу суждено было славное будущее, оттуда происходили знаменитейшие испанские римляне, в том числе Траян и Адриан. Колонию эту он назвал не своим именем, как было принято, но в честь своей родины — Италикой. Так кончилась для него эта труднейшая кампания, продолжавшаяся семь месяцев, с 1 апреля по 31 октября. [66]

«По завершении иберийской войны Публий возвратился в Тарракон среди величайшего ликования, ибо он… возвращался с блистательнейшей победой для отечества» ( Polyb., XI, 33 , 7 ). «Его слава казалась невероятной из-за его юности, стремительности подвигов и великого искусства» ( Арр. Hiber., 155 ). Отдав последние распоряжения, он передал войско Силану и Марцию, а сам с Лелием отплыл в Рим на кораблях, блестяще украшенных золотом, оружием и разнообразной добычей ( Polyb., XI, 33 , 8; Арр. Hiber., 154 ).

В конце 206 года до н. э. Публий Корнелий Сципион вернулся в Рим. Народ встретил его с восторгом и чествовал прямо как бога. Зато сенат принял юного героя с враждебностью, которую пытался скрыть под маской холодной, официальной вежливости.

Все считали, что Публий вернулся с правом на великолепнейший триумф ( Polyb., XI, 33 , 7 ). И Сципион, как и подобало будущему триумфатору, созвал сенат в храме Беллоны за чертой города. Там он доложил сенату о своих победах: столько-то городов взято штурмом, столько-то сдались, войска неприятеля разбиты, Испания полностью очищена от карфагенян. Из этого отцы заключили, что Публий добивается триумфа. Но они поспешили отказать ему — под тем предлогом, что он завоевал Испанию, не занимая никакой официальной магистратуры. Хотя закон был на стороне отцов, вряд ли такое решение можно было назвать справедливым. Сенат не думал о законе, посылая в минуту опасности в Испанию двадцатичетырехлетнего юношу. Теперь, когда дело дошло до награды, отцы вспомнили о законе.

Хотя сенаторы считали это объяснение безупречным с формальной точки зрения, они, видимо, очень опасались, что им придется выдержать с молодым победителем жестокую борьбу. Публий мог апеллировать к народу, которому принадлежало окончательное решение по этому вопросу. Триумф был высшей наградой полководца, и римляне не так-то легко от нее отказывались. Они боролись до последнего: бывало, что полководцы обходили квиритов в одежде смирения, а за ними шла вся их родня, которая останавливала каждого встречного и умоляла не отказывать в чести их родичу. [67]Один победитель решил въехать в город триумфатором вопреки всем запретам. Тогда народный трибун поклялся, что он, пользуясь своей властью, стащит дерзкого с триумфальной колесницы. Однако этот римлянин так давно мечтал о триумфе, что не в силах был от него отказаться. И он посадил в колесницу рядом с собой свою дочь-весталку. Уважение к непорочной деве помешало трибуну приблизиться к триумфатору, и он смирился ( Cic. Pro Cael., 34; Suet. Tib., 2 , 4 ).