Татьяна Бобровникова - Сципион Африканский

Тем временем в лагерь союзников явились послы от Филиппа просить перемирия. Тит тут же согласился. При этом военачальник римлян был необыкновенно вежлив и любезен с послами. Этолян это поразило. Они помнили, что раньше, когда Филипп был еще грозен, Тит не очень-то с ним церемонился. Теперь же, когда он повержен, Квинктий стал с ним так подчеркнуто обходителен. Почему? Этолянам мгновенно стало все ясно. «К тому времени продажность и нежелание делать что-либо безвозмездно стали в Элладе явлением обычным, а у этолян эта черта нравов вошла в общее правило. Вследствие этого этоляне не могли допустить, чтобы столь резкая перемена в Тите в отношениях к Филиппу произошла без подкупа. Не имея понятия о нравах и исконных установлениях римлян в этих случаях, этоляне судили по себе», — пишет Полибий ( Polyb., XVIII, 34 , 7–8 ). Сам историк, который семнадцать лет прожил среди римлян и несколько лучше представлял себе их характер, объясняет, что ничего подобного просто быть не могло. Между тем поведение Тита казалось совершенно естественным для римлянина. В Риме считалось, что с победоносным врагом следует разговаривать властно и надменно, с побежденным же мягко и любезно. Но всего этого этоляне не знали, как не знали, какой сюрприз преподнесет им в ближайшем будущем Тит.

Филипп попросил разрешения еще раз переговорить с союзниками. Но перед этим надлежало решить, какие условия мира продиктовать Македонии. Представители эллинских государств собрались в Темпейском проходе. Когда все были в сборе, римский военачальник встал и предложил каждому высказаться. И немедленно выступили этоляне. Оратором от них был тот самый красноречивый Александр, который в свое время пререкался с Филиппом. Прежде всего он ядовито поблагодарил Тита, что он наконец-то созвал всех на совещание. Затем он заявил, что Тит совершенно несведущ в положении дел, если думает, что Эллада и Рим могут быть спокойны, пока жив Филипп и существует Македония. Если Квинктий не уничтожит царя, он нанесет ущерб родине и будет обманщиком в глазах союзников, которые ему доверились. Долго говорил в этом смысле Александр и наконец замолчал.

Тит сидел неподвижно и ни разу не прервал оратора. Когда он кончил, римлянин взял слово. Он сказал, что Александр не понимает ни характера римлян, ни намерений его, Тита, но меньше всего он понимает выгоды эллинов. Прежде всего, римляне никогда не уничтожают врага. Тут он сослался на образ действий Корнелия Сципиона. Сколько зла причинили римлянам Ганнибал и карфагеняне, но, хотя римляне имели возможность стереть их государство с лица земли, они его пощадили. Кроме того, разве союзники все вместе не участвовали некогда в переговорах с Филиппом? Если бы царь выполнил тогда их требования, они бы больше не подняли оружия. Теперь они разбили царя и могут заставить его исполнить все то, что когда-то от него требовали. Но не больше того. Почему же они настроены так непримиримо?

— Неужели это потому, что мы победили? Но такой образ действий — верх безумия. Пока враг ведет войну, доблестному противнику подобает действовать настойчиво и с ожесточением, в случае поражения вести себя с достоинством и не падать духом, а победителю подобает умеренность, кротость и сострадание. Ваши же теперешние требования как раз противоположны этому.

Наконец Тит напомнил, что для эллинов выгодно лишь принижение Македонии, но не ее окончательное уничтожение, ибо Македония была всегда заслоном Эллады от варваров. Поэтому он сам и его друзья-римляне, закончил проконсул, решили заключить с Филиппом мир на предложенных раньше условиях. Тогда вскочил Фенея и закричал, что они воевали зря, Эллада погибла. Поднялся шум, казалось, совещание грозило превратиться в нечто подобное переговорам с Филиппом. Но тут неожиданно Тит поднялся с места и в гневе воскликнул:

— Замолчи, Фенея, и не болтай! Довольно шуметь, когда надо совещаться! Я заключу мир на таких условиях, что Филипп при всем желании не сможет вредить эллинам!

Как ни странно, этоляне, столь наглые и дерзкие этоляне, которых никак нельзя было заставить замолчать хоть на минуту во время переговоров с царем, после этих слов Тита вдруг разом притихли. После этого собрание разошлось ( Polyb., XVIII, 36–37; Liv., XXXII, 12 ).

Возникает вопрос: почему на переговорах молчали ахейцы? Хотели ли они также гибели царя или сочувствовали римлянам? Я полагаю, что они полностью поддерживали Тита по следующим причинам. Главной заботой ахейцев было оторвать римлян от этолян, их заклятых врагов. Поэтому они настолько были довольны ссорой Тита с этолянами, что и не думали о Филиппе. Кроме того, они понимали, что царь македонцев теперь действительно не опасен для них. Наконец, стратег ахейцев Аристен, человек слабохарактерный, к тому времени совершенно подпал под влияние римского военачальника.

На другой день все снова собрались. Явился и Филипп. Царь держался очень сдержанно и умно. Этоляне беспрерывно его задевали, цеплялись к каждому его слову. Тит великодушно его защищал. Ахейцы и все прочие эллины поддерживали Тита. При этом проконсул проявил столько ловкости и замечательного умения трактовать отдельные пункты договора, что все только диву дались, а этоляне буквально онемели от досады и смущения ( Polyb., XVIII, 38 ).

Можно заметить, что Тит, говоря о принципах внешней политики римлян, буквально повторял слова Публия Сципиона. {70} Теперь он продиктовал Филиппу точно такие же мирные условия, какие Публий продиктовал Карфагену. Армия царя сокращалась до шести тысяч человек, флот — до минимума, Филипп лишался права объявлять кому-либо войну без согласия Рима, римлянам он выплачивал контрибуцию. Как и карфагеняне, Филипп лишился всех своих владений за пределами Македонии. Сципион отдал отнятую у карфагенян Ливию Масиниссе. А Тит? Что он сделает с материковой Грецией и малоазийскими общинами, отвоеванными у Филиппа? Вот вопрос, который теперь волновал всех.

Однако сомнения греков длились недолго. Филипп вывел свои гарнизоны из трех ключевых городов — Акрокоринфа, Деметриады и Халкиды — города эти назывались «цепи Эллады», — и тотчас же Тит ввел туда римские легионы. Тогда греческим политикам стало ясно, что произошло не освобождение Греции, а смена господ ( Polyb., XVIII, 45 , 6 ). Среди таких-то настроений наступило время Истмийских игр. Это знаменитый древний праздник, великолепием своим уступавший лишь Олимпийским играм. В эти дни в Истм стекались люди не только со всей Греции, но из Малой Азии, из Египта, Месопотамии, со всей великой державы Александра, ибо эллины тогда рассеяны были повсюду.