Григорий Ревзин - Николай Коперник

— Может быть, — сказал он задумчиво, — ошибка была в том, что предложили Ордену перебраться на юго-восток в плохую минуту — когда не было силы, чтобы принудить Магистра выполнить требование короля. Не думаете ли вы, дядя Лука, что как раз теперь пришло время напомнить крестоносцам еще раз о Торунском договоре? Орден — вассал Польши, такой же, как и Вармия. Ведь заставил же Казимир выбирать в епископы Вармии только «приятную королю персону»…

— Этого соглашения, — живо перебил Ваценрод по-немецки, — Святой Отец не утвердил. Оно идет против церковных свобод. Ты ведь знаешь — я несколько лет занимал кафедру Вармии наперекор королю Казимиру.

— И все же, — возразил Коперник по-немецки же, — едва ли в Вармии появится когда-либо снова епископ, неугодный королю…

— Что до меня, — снова перебил Лука, — я пойду еще дальше. Я сделаю все для того, чтобы мне наследовал выходец из коренной Польши. Доверяю тебе тайну моего завещания — я прямо требую этого от капитула.

— А как отнесутся к этому наши прусские сеймики?

Невинное замечание взорвало епископа. Лука вскочил. Частое дыхание выдавало его волнение:

— Я рассказывал тебе о больших неудачах моей жизни… Вот еще одна… Я признанный глава Пруссии… и в своем собственном доме на каждом шагу встречаю одни помехи, неодобрение… Страшно сказать — я стал чужаком среди своих… Вся эта нескончаемая возня на сеймиках — где мне присягать королю: в Торуни или Кракове — что это, как не преступная глупость?! Пора бы понять: чем теснее будем мы жаться к Польше, тем лучше для нашей Пруссии… тем безопаснее будет с запада и с востока, со стороны императора и Ордена. Как мне отвратительны эти немецкие партии повсюду, даже в нашем капитуле!.. Я начинаю думать, что здесь, в Пруссии, живут разные люди…

Лука перешел тут на польскую речь:

— Дед моей матери погиб в Грюнвальдской битве, а мой отец много лет кряду сражался за воссоединение с королевством… Мне надоело выслушивать на всех сеймиках, что епископ вармийский слишком поддается Кракову! Чем больше я поддамся ему, тем лучше!.. Тем лучше для края… и тем лучше для моего сердца…

Отношения между Коперником и Ваценродом становились все ближе. Порою нелегко приходилось Николаю в его роли лейб-медика и советника. Лука слушал других охотно, правда — только тех, кого он считал не лишенными здравого смысла, а таких было немного. Однако после всех советов он поступал по-своему. И тут никто никакими доводами не мог его переубедить. А тех, кто пытался с ним спорить, он уничтожал своей едкой иронией.

Николай никогда не испытывал на себе обычных резкостей епископа с подчиненными, насмешек его и издевок. С племянником Ваценрод бывал всегда ровен и мягок.

Ваценрод был прирожденным политиком в рясе. Чисто церковные дела интересовали его мало — их он поручал викарию. Краков, Кенигсберг, Рим — сложные переплетения трех политических линий — вот чему Лука отдавал всего себя со страстью, удивительной для его лет.

Коперник помогал Ваценроду с большой охотой, порою сам загорался «ваценродовскими» идеями. Очень часто дядя и племянник выезжали на прусские сеймики. Случалось, что секретарь подсказывал епископу дипломатические ходы, да так ловко, что упрямое преосвященство и не замечало этого. Потом, возвращаясь домой по тряской дороге в экипаже, запряженном восьмеркой цугом, Ваценрод спохватывался, начинал забавно журить племянника, и оба весело смеялись над уловками епископского секретаря.

Уже давно заперты ворота, подняты разводные мосты. Замок погрузился в глубокий сон. Тишину ночи изредка нарушает отбивающий часы колокол.

Не спит каноник Коперник. Он встает с постели, зажигает масляную лампу. В кругу света худая нервная рука быстро бегает по бумаге. Это не послание Великому магистру, не ответ на запрос Римской курии. Перед каноником латинский «Альмагест», таблицы Альфонса. На большом листе вычерчено семь концентрических колец. В центре — круглый, полнощекий лик с извилистыми линиями-лучиками во все стороны. Под ним подпись — Sol [134] Sol — Солнце (лат.). . На третьем кольце маленькое уплотнение, точка — Terra [135] Terra — Земля (лат.). . Точку объемлет малый кружочек с пятнышком — Luna [136] Luna — Луна (лат.). .

Коперник пишет латинское письмо к университетским друзьям своим в Краков и Болонью. Вот уж сколько ночей кряду торунец бьется над тем, чтобы найти сжатую и выразительную форму для новой — гелиоцентрической — системы мира, дать ей убедительное логическое обоснование.

По пути из Италии молодой доктор заехал в Краков, чтобы поведать волнующие его мысли близким по духу людям — Бернарду Ваповскому, Лаврентию Корвину. Николай горячо доказывал правоту пифагорейцев Экфанта и Гисета и Аристарха с острова Самос. Однако он видел, что доводам нехватало стройности, и обещал изложить свои идеи в небольшом письме-трактате.

Коперник работает с увлечением, чертит, подсчитывает, роется в книгах, пишет. Но сегодня в голову вползает навязчиво: «… и был Аристарх судим за то, что сдвинул с места святой центр мира».

Николай глубоко задумывается.

«Старый Кодрус привел бы в оправдание мне излюбленное свое речение из Цицерона: «Наш разум по природе своей наделен неутомимой жаждой познавать истину». Но Святая Коллегия [137] Святая Коллегия — инквизиция — судебно-политическая организация католической церкви для борьбы с неугодными ей взглядами и лицами. не стала бы слушать Кодруса».

Николай сердито втыкает гусиное перо в чашку с песком — сегодня он уже не сможет продолжать!

У Коперника есть верное средство отвлечься от непрошенных мыслей. Он берет «Илиаду», большой греко-латинский словарь и принимается за перевод хорошо знакомого текста. Читая, отбивает ритм ногою. Какая услада для слуха — эти певучие строфы:

«Почему до сих пор нет у нас в Кракове кафедры греческого языка?»

Копернику хочется показать, как много они теряют, оставаясь в стороне от великого наследия Эллады.

В средине XVIII века одному любителю книги вздумалось вчитаться в старую, никого не интересовавшую латинскую брошюрку, лежавшую в запасах дрезденской городской библиотеки. В каталоге она значилась так: «Письма Теофилакта Симокатты; перевод с греческого на латынь; место издания — Краков; год издания — 1509; переводчик — неизвестен». На титульном листе книжечки имя переводчика обозначено не было. Только перелистав несколько страниц и внимательно читая текст, библиофил обнаружил, что перевел «Письма» Николай Коперник.