Родион Нахапетов - Влюбленный

Вернулась.

— Послушай, пан, — сказала, — ты хороший человек. Раз уж дал нам картошки набрать, дай и сварить ее. Вон женщина готовит, совсем близко. Я быстро обернусь, а?

Пан заколебался, но женщины не отступали:

— Сказал «а», так чего там… Отпусти сварить!

— Ладно… сегодня… последний раз, больше не просите.

Когда я подошла к хозяйке, та как раз подбрасывала уголь в печку. Я объяснила, что мне от нее нужно. Она молча налила воды в большой казан, поставила на свободную конфорку и ушла.

Вдруг позади меня послышались шаги. Я обернулась: ко мне торопилась Аня.

— Катя! — сказала она. — Я уговорила, чтоб и меня отпустили. Помочь.

Приход Ани осложнял положение.

— Я Знаю, — зашептала она. — Я Вижу, что ты собираешься сделать. Я хочу с тобой! Не оставляй меня!

Я Не знала, что делать. как быть?

Аня вцепилась в меня.

— Я С тобой! — сказала она. — уж если убьют, то пусть вместе.

— Хорошо, возьми мешок картошки и иди за угол.

Аня пошла. В это время конвойный помахал НАМ издалека, чтоб возвращались. Аня жестом дала ему понять, что скоро вернемся. Скрылась за хатой. Я неторопливо пошла следом. А там уже обе Припустили бегом. Мы Должны были уйти как можно дальше, пока «варилась картошка» и за нами не бросились в погоню.

Как ни странно, то, что аня решила бежать со мной, во многом Облегчило положение.

Мы Старались продвигаться вперед, не заходя в села, чтоб избежать встреч с людьми. когда же это не удавалось, мы принимались разыгрывать такие ссоры, что приводили встречных в замешательство.

— Вы Только посмотрите, какая у меня сестра дура! — Кричала Аня. — У нас всю картошку вырыли, а она, сонная тетеря, уши развесила!

— Сама ты тетеря!

— Я Тебе дам «тетеря»! — Кричала Аня. — Я Тебе за «тетерю» все волосы повыдергаю!

Иногда обращались с просьбой:

— Вы НЕ МОГЛИ БЫ поменять картошку на соль и хлеб?

Одна женщина, завидев нас, всплеснула руками:

— Вы‑то зачем тут бродите? Хотите, чтобы в Германию забрали? Немцы отступают и всех на пути подбирают.

На большаке пыль столбом. Днем и ночью дорога была запружена людьми, которых немцы гнали в рабство. По обочинам дорог стояли танки, минометы, пулеметы.

Днем мы отлеживались в кукурузе, питались сырой свеклой, кукурузой. А ночью пробирались к своим, переползая дороги, минуя немецкие укрепления.

Наконец вышли в поле. Справа вздымались большие насыпи. Посреди поля то там, то здесь росли молодые деревья.

Над головой летели снаряды, грохотало справа и слева. Идти я уже не могла, совершенно ослабла. аня чуть не силой заставляла, уговаривала идти дальше, иначе конец! ИМы снова ползли, отлеживались, шли, укрывались в окопах, шли опять…

И вот настало утро. это утро мне не забыть никогда. солнце поднималось из — за насыпей в голубоватой дымке. Я Услышала крик!

— Брат! Родненький!

Это Аня крикнула. И бросилась бежать.

Я увидела бойца, накрытого плащ — палаткой. Он стоял у дерева. Увидев бегущую к нему Аню, боец от неожиданности крикнул:

— Ложись!

Но Аня Бросилась ему на шею:

— Родненький ты мой! Как же мы настрадались! Мы из лагеря Убежали, из Сталино.

Нас привели в село, первое за Макеевкой. Кругом были наши Танки, машины, полные солдат. на улицах группами стояли женщины и мальчишки и что — то оживленно и радостно рассказывали бойцам.

Нас посадили за стол, налили миску жирного борща. Я Потянулась за хлебом, но старый боец остановил меня и сказал:

— Катюша, доченька! Нельзя тебе это. Ты слишком долго голодала, истощена, плохо тебе будет от такой еды. пойми, ведь не жалко…

Старик отобрал хлеб и отодвинул от меня миску с вкусно пахнувшим борщом. Я Заплакала.

Мне дали несколько сухарей.

Проснулась от необъяснимого кошмара. Болела голова. Незнакомые люди хлопотали вокруг меня. Признавала одну Аню.

Первые дни у наших были днями неописуемого душевного потрясения, перелома. Яцелыми днями спала. Будили, я ела и снова ложилась спать.

Я видела перед собой бойцов, их приветливые лица и не могла поверить, что все страшные мытарства кончились, что прошло время тяжких испытаний в жандармерии, гестапо, в концлагере. какое — то оцепенение охватило меня, я не могла поверить, что среди своих.

Как напуганная улитка, я вся сжалась и никак не могла расслабиться.

Меня не раз спрашивали:

— Ну, рассказывай…

— Я… Шла… — начинала я. И Замолкала.

— Да, Катюша, ты шла и?..

Я Молчала.

— Говори же!

— Я шла… с заданием, — с трудом выдавливала я из себя.

— С заданием?

— Угу…

— С каким, Катюша? С каким заданием?

Я Не отвечала.

— Не хочешь говорить?

Да. Я не могла выдавить из себя ни слова.

На меня не сердились. Понимали:

— Это от перенапряжения. От всего того, что ты перенесла. Ну, ничего, оттаешь.

Нас с Аней отправили в Макеевку, в Особый отдел МВД.

Там нас допрашивал высокий, слегка сутулый майор. Рядом с Ним находилась женщина — старший лейтенант.

Аня Сразу рассказала, кто она, где была и что делала.

Я Же по — прежнему как в рот воды набрала. какой‑то груз давил мое сознание, и я молчала. Я Молчала три дня. майор не торопил, проявлял заботливое внимание. но я никак не могла избавиться от Страха, что майор — немец, одетый в советскую форму.

Женщина — старший лейтенант сказала:

— Ее нужно в госпиталь.

— Что ты! — засмеялся майор. — Она в норме. Просто она в шоке. Это Пройдет. Я Вижу по ней, что ей есть Что Сказать нам. катя, смотри, вот мое удостоверение. мне можно верить.

Майор протянул мне небольшую книжечку. Я Внимательно изучила ее, но продолжала молчать.

Однажды майор попросил Аню отнести какие‑то документы. Мы пошли с ней вместе-. Как вдруг видим — навстречу идет полицейский из нашего лагеря, переодетый в форму лейтенанта. Тот самый злодей, который ко всем придирался и толкнул меня прикладом.

Аня бросилась к нему:

— Стой, сволочь! Стой! Уже успел свою шкуру сменить? Считаешь, что все сойдет?

Переодетый полицейский оторопел.

Аня позвала троих бойцов, и они отвели полицейского в Особый отдел.

Майор поблагодарил:

— Молодцы, девчата! Важную птицу разоблачили!

Аня Стала рассказывать майору о случае с полицейским, который ударил меня прикладом.

Майор, записывал, потом взглянул на меня и сказал:

— О! Да на тебе лица нет! Сейчас же ложись отдыхать.

Когда я легла, майор заботливо прикрыл меня шинелью.

— Полицейский под строгим арестом, — сказал он. — Поверь, ни одна сволочь теперь не тронет тебя. Никогда. Никогда.

Я задремала. И вот — то ли во сне, то ли наяву — зазвучала моя любимая песня.

— Широка страна моя родная… — негромко звучал голос.

Я очнулась, открыла глаза.

В углу у пианино сидел майор и напевал мою любимую песню.