Родион Нахапетов - Влюбленный

Ее молодость заражала. Я был полон сил и готов к бою.

Прошло три месяца.

Доверие ко мне со стороны «Мосфильма» дало возможность благополучно довести съемки до конца. Правда, Николаю Трофимовичу Сизову не понравился исполнитель роли Пальчикова Саша Феклистов, и он настоял на замене его более «положительным» Андреем Ростоцким. Пришлось пойти на эту жертву, иначе «Мосфильм» не дал бы мне завершить и смонтировать фильм так, как я хотел.

Нина Николаевна Глаголева, как опытный лоцман, смогла вывести фильм на последнюю прямую.

И вот первый разряд грозы.

Посреди просмотра в зале Госкино зажегся свет и мрачный зам. Ермаша Борис Павлёнок вышел из зала. Наступила мертвая тишина. Комитетские, чиновники, потупив головы, разбрелись по своим кабинетам, не проронив ни слова. Глаголева пошла разузнавать, что случилось.

— Фильм не принимают, — сказала она, вернувшись. — Павлёнок рвет и мечет. Говорит, что такая молодежь, как у Нахапетова, нам не нужна. Один из редакторов заявил, что герой — фашист. Другая сказала, что боится за своего сына‑подростка. Фильм направлен против родителей. В общем, все в один голос говорят, что ты сделал что‑то ужасное, недопустимое и вредное. — Глаголева перевела дух и закончила: — Надо подключать Сизова.

Сизов, в прошлом генерал милиции, выслушав нас, тут же связался по телефону с председателем Госкино СССР.

— Филипп, — по — приятельски обратился он к Ермашу, — чем там твои недовольны? Фильм хороший…

На другом конце провода с Сизовым не согласились, более того — стали «выдавать» ему за крамольное произведение. Директор студии на наших глазах заметно скисал. Не возражая больше, повесил трубку.

— Ермаш сам смотрел фильм, — глядя себе под ноги, буркнул Сизов. — Надо переделывать. Что‑то они там видят…

Розов, находившийся в кабинете, вставил:

— Померещилось.

— Что? — исподлобья взглянул на драматурга Сизов.

— В журнале «Нива», — усмехнулся Виктор Сергеевич, — была когда‑то такая иллюстрация: бежит девочка по темному лесу, а к ней вместо веток тянутся когти, вместо корней — страшные паучьи лапы, всякие чудовища. Под картинкой надпись: «Померещилось». Так и в Госкино. Они напуганы. Вот им и мерещится всякая чертовщина…

— Ладно, Виктор, — сказал Сизов. — Мы тебя уважаем, но шуткой тут не отделаешься. Фильм надо поправлять.

— Николай Трофимович, — вступил в разговор я, — у нас уже негатив смонтирован. Я не оставил ни одного кадрика лишнего.

— Да, — добавила Глаголева, — Родик старался.

— Вы слышали, что я сказал? — повысил голос Сизов. — Набросайте мне список поправок и сокращений, чтобы я мог утвердить их в Госкино. Понятно?

— Да, — вздохнул Розов, — пустячок: просто срежьте все розы. Куст ведь останется.

— Не ершись, Виктор, — поморщился Сизов. — Это тебе не театр.

— Да, театр лучше! — бросил уже на ходу Розов и первым вышел из кабинета.

— Не согласится Нахапетов, — строго взглянул на меня Сизов, — попросим кого‑то другого.

— Нет — нет, — испугалась Глаголева. — Мы лучше сделаем сами. Правда, Родик?

Конечно, уж если что‑то менять, то лучше самому. Чужой станет угождать и вырежет из фильма много больше.

Мы пошли на уступки, стараясь сделать их минимальными и малозаметными. Конечно, этого было недостаточно, и Госкомитет трижды возвращал фильм на студию. Сердце обливалось кровью, когда и без того урезанные кадры приходилось подрезать еще и еще. Тексты переозвучивались, сцены менялись местами, смещались акценты, добавлялась музыка, но фильм оставался таким же колючим и неприемлемым для руководства, как и вначале. Павлёнок был неумолим.

Я пошел к Ермашу.

— Привет, — поздоровался Ермаш. — Ты что здесь делаешь?

— Я к вам.

— Прошу. Только ненадолго.

Зайдя в кабинет, Ермаш сбросил пиджак и взглянул на часы.

— Японцы подарили, — он постучал ногтем по циферблату, — а как с ними обращаться — хрен разберешь. Сколько на твоих?

— Девять.

— Ну, выкладывай, что у тебя?

— Мы сделали поправки, о которых условились. Но я, Филипп Тимофеевич, прошу оставить сцену у церкви.

— С нищенкой? Почему? — Ермаш отхлебнул горячего чая.

— Да потому что надо показать его опустившимся на самое дно, где даже нищенка имеет кусок хлеба, а он — нет.

«— Не поможешь ли чем, сынок? — спрашивает старуха.

— Бабка, — говорит Володя, — я и сам голодный как собака.

Старуха вынимает из грязной торбы пирожок.

Спустя минуту Володя подбегает к Симе и протягивает ей пирожок, который дала ему нищенка.

— Откуда? — радостно удивляется девочка.

— Бог послал! — говорит Володя, указывая на небо.

Сима пытается разломить пирожок, но он твердый как камень.

— Зубы можно сломать, — говорит Сима».

Вот и вся сцена.

Ермаш допил чай и вздохнул:

— Ладно, можешь оставить. Но о другом не проси. Убрал, где он издевается над Горьким?

— Да.

— Убрал, где дерзит дяде?

— Да.

— Убрал, где он говорит о размножении?

— Все как договорились.

— Ну что ж, привози, посмотрим.

Ермаш дружелюбно пожал мне руку и выпроводил за дверь.

Несмотря на сделанные поправки, фильм все же не приняли.

— Не понимаю… — сказал Сизов. — Что их там так цепляет?

— Они в Володе видят врага, — объяснил Розов. — Их личного врага. Он подвергает сомнению их азбучные истины. В следующий раз я поеду на приемку фильма.

Розов поехал.

— Можно мне? — сказал Розов после просмотра.

— Ну? — насторожился В. Богомолов (не писатель, главный редактор Госкино).

— Мы согласны, фильм раздражает. Но кого раздражает? Нас с вами, то есть взрослых людей. Но ведь фильм адресован не чиновникам, а молодежи. А молодежь именно так себя и ведет, задиристо и максималистски. Не верите? У меня есть предложение. Давайте соберем молодежь, школьников, студентов и покажем им фильм. Посмотрим реакцию и тогда сделаем заключение: правдив фильм или нет.

Предложение Розова показалось наивным и неконструктивным, и фильм завернули обратно. С «рекомендацией»: «Пример использования в кино театральной пьесы, в частности драматургии В. С. Розова, оказался неплодотворным и вредным. Впредь следует избегать сомнительных пьес».

В те годы мы знали, что единственно возможный конфликт, допустимый в кино, — это конфликт хорошего с прекрасным. Настоящий же конфликт, в частности конфликт детей и отцов, бесил начальство, как красное полотнище быка.

Мои режиссерские заботы нейтрализовались актерской занятостью. Так, заканчивая свой дипломный фильм «Вино из одуванчиков» (по Р. Бредбери), я снялся у Витаутаса Жалакявичуса в фильме «Это сладкое слово — свобода!». Несмотря на главный приз Московского международного фестиваля, от этого «революционного» фильма в памяти у меня осталось лишь то, что я съездил в Южное полушарие да порвал коленную связку.