Родион Нахапетов - Влюбленный

Опытный детский кардиолог доктор Ирвинг Тесслер обнял женщину за плечи и сказал:

— Поверьте, мы сделали бы все возможное, чтобы спасти вашу внучку, но слишком поздно.

— Как поздно? — переспросила женщина.

— В ее случае операцию нужно было сделать в грудном возрасте. Вы же обратились к врачам слишком поздно. Слишком поздно.

Я видел, как приняла этот приговор несчастная женщина. Казалось, она постарела вдвое. Слабым голосом она поблагодарила врачей и, пошатываясь, направилась к выходу. Я вышел следом.

Женщина опустилась на диван прямо у двери. Хотела перевести дух. На коленях у нее лежал ярко — синий школьный ранец — «подарок» от американцев.

Я не знаю, как можно утешить в подобном случае. Я сел с женщиной рядом. Мы сидели молча минуту или две. Потом я предложил ей деньги — на лекарства. Она из деликатности отказалась, но, подумав, согласилась взять.

Спустя месяц мы отправляли в Россию гуманитарную медицинскую помощь и вместе с мониторами, респираторами, катетерами положили в контейнер и несколько инвалидных колясок. Одну из них адресовали Ниночке Марковой в Белгород.

Но помощь из‑за океана пришла слишком поздно. Ниночка умерла.

В один из наших медицинских визитов в Россию мне передали личную просьбу президента Республики Татарстан Минтимера Шаймиева приехать с американскими кардиоспециалистами в Казань. Суверенная Республика Татарстан является частью России, и поездка в Казань не требовала оформления виз, так что мы выкроили время, сели в поезд и поехали. Фирменный поезд «Татарстан» отбывал из Москвы в восемь вечера и в восемь утра прибывал на место. Очень удобно. Есть время выспаться. Кроме нас, в вагоне находилось еще четверо пассажиров. Узнав меня, солидные господа пригласили к столу. Захватив с собой две бутылки коньяку, а также всю команду (девять человек, включая Наташу), я распахнул дверь в их купе.

От плотной массы людей и несмолкаемого гвалта стены купе, казалось, прогнутся и лопнут по швам. Поднимались тосты за дружбу, за детей, за врачей, за женщин, за мир во всем мире и за все, что положено в этом случае. Пели песни, плакали, обещали друг другу никогда не забывать об этом поезде и об этом купе. Не знаю, как мои татарские друзья, но американские врачи не забыли об этой ночи — они слегка перебрали.

Мы провели в Казани всего один день, но он оказался очень продуктивным. Мы побывали в больнице № 6, где американцы обследовали свыше сорока детей с тяжелыми пороками сердца. После этого хозяева показали нам новую детскую больницу, оборудованную по последнему слову техники, но не функционирующую, так как медицинский персонал был еще неопытен. Американцы сразу же заметили несуразицу: в больнице № 6 есть опытные, квалифицированные специалисты, но нет нужного оборудования, в детской же больнице наоборот — есть первоклассное оборудование, но нет специалистов. Мне пришла в голову идея воспользоваться детской больницей как базой, где можно было бы с помощью американских врачей провести несколько показательных операций, спасти, скажем, двадцать — тридцать детей и при этом обучить молодой персонал больницы.

На встрече с Минтимером Шариповичем мы обсудили возможность высадки подобного медицинского десанта. Президент поддержал идею с энтузиазмом. Дело оставалось за малым — организовать группу американских врачей, обеспечить их всем необходимым и привезти в Казань. Фонд взялся за проведение этой огромной гуманитарной акции.

Президент Шаймиев произвел на всех нас впечатление хорошего и заботливого хозяина. Не бюрократа, погрязшего в цифрах и бумагах, а человека, знающего боль и нужду людей.

— Ко мне часто обращаются за помощью. Помогите моей дочери! Спасите моего единственного сына! Если бы вы знали, как тяжело и больно отказывать. Вы ведь понимаете, когда ребенок тяжело и неизлечимо болен, а больницы не оснащены необходимым оборудованием и врачи не имеют опыта, это настоящая беда, просто катастрофа. Мы не можем мириться с подобной ситуацией.

Мы сознавали, что с помощью американцев можно будет поправить это положение, ведь среди так называемых неизлечимых (с точки зрения местных врачей) есть и такие дети, которых еще можно спасти с помощью квалифицированной и своевременной операции.

Поддержка президента окрылила нас. Мы стали прикидывать, когда, на какие средства, с какой группой поедем. Мы понимали, что команда Таро Ёкоямы слишком мала для подобной акции, а лос — анджелесский госпиталь святого Винцента недостаточно авторитетен. На Наташу легла ответственность уговорить руководство одной из крупнейших в Америке клиник, детской клиники Стэнфордского университета, чтобы они выделили из своего медперсонала группу примерно в двадцать — двадцать пять человек, которые поехали бы на две недели в Казань и бесплатно там поработали.

Минздрав Республики Татарстан согласился оплатить расходы экспедиции на участке Москва — Казань. Основные же расходы, куда входили авиабилеты из Сан — Франциско в Москву и обратно, грузовые перевозки, все расходы по организации группы, согласованию, переписке, междугородным и международным звонкам, должен был оплачивать наш фонд (то есть мы с Наташей).

Прежде чем я расскажу, в какие расходы мы вошли и как эти деньги нам доставались, остановлюсь немного на одном недоразумении, связанном с моими многочисленными национальностями.

Когда мы прощались с Шаймиевым, он обнял меня и спросил:

— Успели побывать у памятника Ленину? Нет? — Президент повернулся к помощнику и отдал распоряжение: — Проводите Родиона Рафаэльевича к памятнику.

— Да, это упущение, — шутливо пожурил меня помощник, когда мы выходили на улицу. — Татарин играет Ленина и не знает исторических мест татарской столицы. Ай — ай — ай!

Так вот что! Помимо того, что я был «признанным» украинцем, узбеком, армянином, литовцем, я теперь, оказывается, еще и татарин. Вообще‑то, в одном из интервью я сам заикнулся о Татарии, сказав, что знаю об отце лишь то, что он был инженером — нефтяником и работал в Татарии в г. Бавлы — Нефть. Этот адрес пришелся татарам по душе.

О трансформации моего имени известно из первых глав. Помните: Родина, Родин, Родион? Теперь пришло время рассказать о трансформации моей национальности.

Неопределенность моей национальности (отцовской половины) объяснялась тем, что мама и сама толком не знала, какой национальности был отец.

— Бог с ним, с этим отцом, — говорила мне мать. — По матери ты украинец.

Мое детство прошло на Украине, я знаю украинский язык, люблю украинские песни, мои предки по материнской линии все чистокровные украинцы. Понятно: я — украинец.

Но вот в начальной школе кто‑то сказал, что в Северной Осетии много таких фамилий, как моя, — Атабеков, Нагобеков. Кто знает, может, отец был родом из Северной Осетии. Почему бы и нет?