Константин Симонов - Разные дни войны (Дневник писателя)

В один из вечеров я пошел в вологодский театр, где, как я узнал, ставили "Парня из нашего города". Художественный руководитель театра, заслуженный артист Ларионов мне очень запомнился. Это был большой старый человек с лысеющей головой, обрамленной седыми кудрями, с тяжелой суковатой палкой в руках - в общем, именно тот тип старого благородного провинциального актера, который еще в детстве сложился у меня из книг.

Он был очень милым человеком, но говорил как-то странновато для меня возвышенно и даже, как мне показалось тогда, высокопарно.

Потом, много месяцев спустя, я получил от него трогательное и грустное письмо: он потерял в Ленинграде почти всех своих близких и писал мне о том, что работает над "Русскими людьми" с чувством горьким и мстительным.

Читая его письмо, я вспомнил весь облик этого старого актера и подумал, что торжественность и даже высокопарность в выражении своих чувств иногда не имеют ничего общего с душевной пустотой и фальшью, а просто являются следствием привычки и воспитания.

Вылетев из Вологды, мы примерно через два с половиной часа прилетели в Архангельск. Сели на Кег-острове напротив Архангельска, переправляться в город надо было водой. Все кругом было низко и плоско: серое море, серый, широко раскинувшийся северный город. Много простора, много дерева, холодно и красиво.

Сидя у дежурного по аэропорту в надежде перекусить - о чем с присущей ему энергией уже хлопотал Мишка, - я прочел в местной газете, что сегодня в Архангельском драматическом театре идет пьеса "Парень из нашего города". Самолет на Мурманск шел утром, ночевать на аэродроме было скучно, и мы, выпросив у дежурного катер, переправились в Архангельск.

Архангельск выглядел совершенно мирным городом. На улицах было много народу, кое-где в толпе сновали английские матросы. Глядя на других людей, мы вдруг заметили, насколько мы небриты и немыты, и, прежде чем являться в театр, зашли в парикмахерскую, почистили сапоги.

В театре мы познакомились с его директором Андреевым, бородатым, уютным, умным русским человеком, и с художественным руководителем Простовым, сибиряком, хитроватым и не лишенным юмора.

После спектакля пили у него чай, который нам разливала его мама, сибирячка, с гладко зачесанными волосами, иконописным, как из камня вырезанным, лицом и спокойно льющимся голосом.

После чая нас уложили ночевать на заботливо застеленных театральных диванчиках в задней комнатке за директорской ложей.

На рассвете через еще не проснувшийся город пошли к пристани. Там в ожидании рейсового пароходика я вдруг заметил двух интендантов - одного сухопутного, а другого морского. Лицо сухопутного интенданта мне показалось очень знакомым, и, вглядевшись, я узнал Юрия Германа. Морским интендантом оказался корреспондент "Северной вахты" Коновалов, белобрысый молодой человек ленинградского типа, корректный и язвительный.

Герман жаловался, что он уже пятый день не может добраться до Мурманска: два раза вылетал и два раза возвращался из-за непогоды.

По дороге Герман рассказал, что здесь, в Архангельске, дожидаясь отправки в Мурманск, сидят еще и Александр Жаров, и фотокорреспондент "Известий" Зельма.

Добравшись до аэродрома, мы узнали у дежурного, что все места в самолете уже расписаны. Почувствовав, что если я не улечу сегодня, то просижу здесь столько же, сколько уже просидел в Вологде, я начал напирать на дежурного, благо, кроме командировочного предписания "Красной звезды", у меня в кармане по-прежнему была еще подписанная Мехлисом бумага из ПУРа. В результате в списках пассажиров чьи-то две фамилии были зачеркнуты, а наши две вставлены, и нам было сказано, чтобы мы быстрее шли к самолету.

Все это произошло на глазах у растерявшихся Юрия Германа и Коновалова; они, в свою очередь, нажали на дежурного, но уже ничего не смогли поделать их оставили до следующего самолета.

На мое несчастье, я оказался без вины виноватым. Как выяснилось уже потом, в Мурманске, две вычеркнутые дежурным фамилии оказались фамилиями двух других военных корреспондентов, а именно Германа и Коновалова. Боюсь, что они мне так потом и не простили этого, хотя, клянусь богом, я узнал об этом только несколько дней спустя.

Через пять минут мы погрузились в самолет и вылетели.

Было адски холодно. Самолет шел над морем, а потом над безлюдными пространствами восточной оконечности Кольского полуострова. Делалось все холоднее и холоднее.

Над самым Кольским полуостровом мы летели часа полтора. Делать было нечего, и я все время смотрел вниз. Но сколько ни смотрел, не увидел там, под нами, ни одного людского жилья.

В двенадцать часов дня мы приземлились.

Кругом лежал снег - север уже окончательно вступил в свои права: картина, знакомая по 1938 году, когда я в первый раз был в этих краях.

Дожидаясь машины, которая довезла бы нас до города, мы просидели два часа в штабе авиадивизии. Летчики расспрашивали меня о том, как дела на юге. Почему-то это их интересовало больше всего другого. Может быть, по закону контраста.

Мы доехали до Мурманска на разбитой полуторке. За те три с половиной года, что я в нем не был, город заметно отстроился. Вместо единичных каменных домов в нем уже были две или три сплошь каменные улицы и большой пятиэтажный проспект Сталина.

Заехав в редакцию армейской газеты и побывав в этот же вечер на командном пункте 14-й армии, расположившемся за городом, в неприметном глухом месте между сопок, мы к ночи добрались до гостиницы "Арктика", в которой, на наше счастье, оказался свободный номер, да притом еще, как обычно называют в провинциальных гостиницах, "правительственный". В номере было целых две комнаты, так называемая "люксовая мебель" и наработавшая ванна, которую потом мои коллеги-фотокорреспонденты сделали своей лабораторией.

После всех перелетов и переездов этого дня - по морю, по воздуху и по суше - мы заснули как мертвые.

Два следующих дня ушли на знакомство с людьми и выяснение, как, с кем и с чьего разрешения можно съездить к английским летчикам, чтобы сделать о них очерк. Тем временем из Архангельска прилетел Юрий Герман, и мы вместе с ним и с работником политотдела армии Развиловским поехали к англичанам.

Поездка началась с того, что мы направились в Грязное, на командный пункт командующего морской авиацией генерал-майора Кузнецова, Английские летчики находились в его непосредственном подчинении, и от него зависело разрешение посетить англичан.

Командный пункт Кузнецова был устроен под землей, врезан в холм и оборудован, я бы сказал, по корабельному принципу - с отсеками, с каютами, с иллюминаторами. Чисто и уютно. Сам генерал Кузнецов был красивый мужчина, из-за своей седины казавшийся по крайней мере сорокалетним, но когда я поближе пригляделся к нему, то понял, что ему едва ли перевалило за тридцать. Он говорил с нами сдержанно, с достоинством и с той, ставшей уже традиционной для всех имеющих отношение к флоту привычкой несколько акцентировать эту свою принадлежность и подчеркивать превосходство всего морского над сухопутным. Хотя, вообще-то говоря, и сам генерал Кузнецов, и все его летчики-истребители были воспитаны на сухопутье и отличались от других здешних летчиков-истребителей главным образом тем, что ходили в морской форме.