Михаил Филин - Толстой-Американец

До солдатского ранца или до кандальной Сибири Американец всё-таки недотянул.

В хронике «Несколько глав из жизни графини Инны» Прасковья Перфильева ограничилась мимолётным упоминанием о том, что её отец был «сослан» [380] РВ. 1864. № 4. С. 683. .

До И. П. Липранди, оставшегося после окончания шведской войны в Финляндии и потерявшего боевого товарища из виду, впоследствии дошли слухи, что тот «в отставке» [381] Липранди. С. 15. .

О «Калужской деревне», куда Американец «сослан был на житьё», однажды обмолвился П. А. Вяземский [382] СЗК. С. 62. . Зато послереволюционный биограф, учтя это сообщение князя, на собственный лад развил его и написал, что после увольнения из гвардии граф Фёдор Толстой «жил частным человеком в своей Калужской деревне» [383] С. Л. Толстой. С. 22. .

В наши дни о пребывании графа Фёдора в ссылке стало известно из документов чуть больше.

Своих владений у него в указанной губернии не имелось. Возможно, права Т. Н. Архангельская, которая предположила, что Фёдор Иванович пожелал быть высланным в Калужскую губернию потому, что там с некоторых пор жительствовала его родная сестра Вера Ивановна, вышедшая замуж за богатого помещика, бывшего штабс-ротмистра лейб-гвардии Уланского полка [384] Щукинский сборник. Вып. 2. М., 1903. С. 163, 168; Зильберштейн И. С. Парижские находки: Эпоха Пушкина. М., 1993. С. 81. Семёна Антоновича Хлюстина [385] Архангельская-5. С. 226–227. . К тому моменту Вера Ивановна уже овдовела; ей и её малолетним детям в «селе Покровском и по Медыни» принадлежало, согласно имеющимся источникам, 1627 крепостных душ [386] Там же. С. 227. . Туда-то, в село Покровское, лежащее на юге Медынского уезда, и мог быть, по мнению исследовательницы, доставлен на пороге зимы наказанный Американец.

Однако не исключено, что в октябре 1811 года, по унылым раскисшим трактам, графа привезли из Петербурга в другое владение семейства Хлюстиных — в село Троицкое, расположенное неподалёку от Покровского. (В Троицкое, кстати говоря, Фёдор Толстой заглядывал и позже, в частности, во второй половине двадцатых годов. В архиве хранится письмо его, посланное оттуда князю В. Ф. Гагарину: «Я пред тобой, милой и любезной друг Князь Василей, как будто и виноват. На два твои письма квитаюсь одним. Но мои недосуги и чистосердечное раскаяние за меня исходатайствуют великодушное прощение…» [387] НИОР РГБ. Ф. 85. К. 19. Ед. хр. 30. Л. 17. Сохранена орфография подлинника. Благодарю Т. А. Медовичеву, которая помогла разыскать данную единицу хранения. )

Почему же Американец, поставленный перед выбором, изъявил желание отправиться к сестре, а не к родителям, чьи имения находились в других губерниях? Не потому ли, что возвращался граф, завершив карьеру, бесславно, на щите; что роль вернувшегося домой «блудного сына» он, разобиженный гордец, сыграть тогда перед стариками Толстыми не мог да и не хотел? Думается, что Фёдору Толстому не были чужды рефлексии подобного рода.

Внезапное появление в тихой провинции «столь примечательного лица» (Ф. Ф. Вигель) привело в определённое замешательство калужского гражданского губернатора П. Н. Каверина и его присных. И действительно: отставного гвардейского капитана вроде бы привезли — словно лиходея — на подведомственную им территорию, однако никаких сопроводительных инструкций касательно обращения с непредсказуемым ссыльным в Калугу так и не поступило. Перестраховываясь, П. Н. Каверин счёл за благо обратиться к министру полиции А. Д. Балашову за дополнительными разъяснениями: «какие учинить распоряжения относительно Графа Толстого» [388] Архангельская-5. С. 228. .

Тогда А. Д. Балашов списался с военным министром, и в итоге продолжительного эпистолярного диалога сановники сошлись на том, что граф всё-таки будет жить, изъясняясь по-официальному, безнадзорно, но в Москву и Петербург — как распорядился в октябре 1811 года император — он отъезжать ни под каким предлогом не должен.

Иными словами, на губернскую администрацию возлагалась обязанность неназойливо присматривать за шалуном.

Более полугода — с поздней предвоенной осени и до памятного лета 1812 года — провёл наш герой в Медынском уезде. Здесь граф 6 февраля встретил своё тридцатилетие. В этом возрасте с людьми тогда случалось всякое: одни, следуя обыкновению, женились, другие сходили с ума или в гроб, а кто-то, потерпев фиаско у подножия пирамид, возвращался в столицу и становился консулом.

Отставку и калужскую ссылку Американец мог бы, пожалуй, наречь своим карликовым Египтом.

К сожалению, подробностей медынского периода биографии графа Фёдора мы до сих пор не знаем. Но наверняка тут, у сестры и в иных усадьбах, имели место вино и карты, книги и гастрономические опыты; был святой Спиридоний (12 декабря); не обошлось без балов, пересудов уездных кумушек и опущенных глаз зардевшихся дурнушек. Зато не было совместных поездок с опростившимися аборигенами на охоту (её Американец терпеть не мог [389] PC. 1878. № 12. С. 718. ), не произошло и громких столкновений с провинциальным начальством.

Доказано, что граф Фёдор Иванович иногда общался с молодыми соседями — супругами Николаем Афанасьевичем и Натальей Ивановной Гончаровыми, чей Полотняный Завод лежал верстах в пятнадцати к востоку от Покровского. В ту пору в гончаровской семье было четверо детей, ждали пятого. Бог наградил Гончаровых девочкой, Натальей, которая появилась на свет в августе 1812 года, уже после отъезда Фёдора Толстого из Медынского уезда. Пройдут годы — и знакомство графа с калужскими помещиками сыграет на руку Александру Пушкину: поэт вознамерится взять в жёны Natalie Гончарову и выберет Американца, своего человека в доме её родителей, в сваты.

Яркой кометы обыватели опасались не зря: за нею надвигалась гроза.

10 июня 1812 года Франция объявила войну России. И спустя сутки наполеоновская Великая армия начала переправляться через Неман.

Уже с первых дней июля Калужская губерния стала походить на муравейник или на «большой военный стан» [390] Архангельская-5. С. 228. , где царили паника и энтузиазм, шумели витии и шли спешные приготовления. Всеми сословиями бодро собирались пожертвования, организовывались магазины, из крепостных душ создавалось внутреннее ополчение.

У хамов, выделенных помещиками в ратники, как сразу же выяснилось, не имелось надлежащего вооружения, а во вновь образованных полках ощущалась острая нехватка опытных командиров. Тогда правительство предписало уездным предводителям дворянства приглашать на военную службу отставных штаб- и обер-офицеров. Им полагались прогоны для следования в места формирования военной силы.