Давид Ортенберг - Июнь-декабрь сорок первого

И за этим признанием следуют категорические требования:

"1. Необходимо путем разъяснения, а также наказания искоренить панику.

2. Зачинщиков и паникеров предать суду.

3. Офицеры при возникновении паники обязаны применить строжайшие меры, а в случае необходимости оружие...

Запрещаю... панические крики "танки прорвались!".

Эренбург не замедлил откликнуться на эти "требования" и запреты. Комментарии его были прямо-таки разящие. Писатель сослался на книгу Гудериана "Внимание, танки!". В ней, как известно, излагались взгляды немецко-фашистских захватчиков на роль танков в современной войне (разумеется, прежде всего их танков). И в какой-то мере эти взгляды подтверждались, пока тот же фон Клейст воевал в Западной Европе. А на советской земле вдруг вышел конфуз.

"Непобедимые" немецкие танкисты, - пишет Илья Эренбург, - увидев советские машины, панически кричат: "Танки прорвались!" Да, это не название книги генерала Гудериана, это, что называется, крик души... Нашлась на них управа... Они вопят: "Это дни ужаса!" И напрасно генерал фон Клейст грозит оружием навести порядок. С каждым днем у них будет все больше "зачинщиков и паникеров". Они спешили на восток. Им не поспеть к себе, на запад".

* * *

Очевидно, надо упомянуть и еще об одной публикации в этом же номере. При всей ее кажущейся незначительности, она стоит того.

Речь идет о полуподвальной статье командира части С. Кутаева "Преследование и уничтожение отходящего врага". Под такими или подобными заголовками у нас печатались статьи с войсковых учений в мирное время. И текст тоже схож с довоенным: "...после того как выбитый с занимаемых позиций враг начинает отступать, нужно без промедления организовать преследование... Но преследовать - это значить не просто гнать... Наиболее правильный способ действий - обход врага, окружение его и уничтожение по частям..."

Вычитывая эту статью уже поздно ночью в сверстанной полосе, я засомневался: не прозвучит ли она диссонансом рядом с другими материалами, совсем иной тональности? Вызывал начальника фронтового отдела полковника Хитрова и секретаря редакции полкового комиссара Карпова.

Низкого роста, сухощавый, несколько медлительный, но отлично знающий свое дело Иван Хитров порой оставался в своем отделе за всех; его сотрудники разъехались по фронтам спецкорами. Все же он успевал подготовить для очередного номера уйму материалов, и я не помню, чтобы на летучках его подвергали резкой критике. Если его в чем-либо и можно было упрекнуть, так в том, что он своей правкой порой засушивал материал, беспощадно изгоняя из текста всякий намек на лирику, пейзаж и другие, как он считал, литературные "красоты".

Александр Карпов ростом под стать Хитрову, но поплотнее и поэтому казался еще более низкорослым. Подвижной, быстрый, Карпов - человек большой работоспособности, исполнительный. Никто не знал, когда он отдыхал или спал. Во время воздушных тревог он, как правило, не спускался в бомбоубежище. "А газета?" - оправдывался он. Любил иногда побрюзжать, но его прощали за трудолюбие...

Так вот, оба они явились. Спрашиваю:

- Другого у вас ничего нет? Поактуальнее, поострее?

Дело это обычное в редакционной жизни: не раз, бывало, ломались полосы, вылетали из них и статьи и корреспонденции.

- Есть-то есть, - сказал Хитров, - но надо готовить...

А более темпераментный Карпов моментально встал на дыбы:

- Газета и без того задержалась! В конце концов, вреда от этой статьи не будет.

Поддался я их уговорам - подписал полосу. А потом и сам убедился, что не понравившаяся мне статья Кутаева была отнюдь не лишней. Она по-своему отражала дух того грозного времени, умонастроения наших людей.

Да, советские войска вели в те дни тяжелейшие оборонительные бои, отходили под натиском превосходящих сил противника, некоторые армии попали в окружение. Казалось бы, в таких обстоятельствах ни о чем другом, кроме обороны, и думать нельзя. А в действительности дело обстояло иначе: командиры боевых частей думали, оказывается, о грядущих днях, о "преследовании и уничтожении отходящего врага"!

Возможно ли себе представить что-либо подобное при вторжении гитлеровцев в страны Западной Европы? Могли ли думать о наступлении и преследовании командиры и солдаты, скажем, в Бельгии или Франции?..

31 июля

Опубликован очерк Михаила Шолохова "В казачьих колхозах".

За неделю до этого меня вызвали в Главное Политуправление, спросили, нужны ли нам еще корреспонденты, и показали телеграмму Шолохова на имя наркома обороны СССР:

"В любой момент готов стать в ряды Рабоче-Крестьянской Красной Армии и до последней капли крови защищать социалистическую Родину. Полковой комиссар запаса РККА писатель Михаил Шолохов".

В то время на сотрудничество с Шолоховым наша редакция, откровенно говоря, не рассчитывала. Он был вдали от Москвы, у себя на Дону. В одной из центральных газет уже появилась его статья о войне, и мне казалось - нет никакой надежды увидеть писателя корреспондентом "Красной звезды". Понятно, что предложение ГлавПУРа было для меня и неожиданным и отрадным.

Словом, я не ушел до тех пор, пока не был подписан приказ о призыве Шолохова из запаса в кадры РККА и назначении его спецкором "Красной звезды". В тот же день в Вешенскую была отправлена телеграмма с сообщением о приказе и просьбой прибыть "к месту нового назначения", а заодно привезти очерк о жизни казачьих колхозов в дни войны.

Шолохов явился в редакцию раньше, чем мы ожидали. Выглядел он молодцевато. Он успел уже экипироваться. На нем была летняя, защитного цвета гимнастерка, бриджи, сапоги, пояс с командирской бляхой и пистолет. Он был по-казачьи строен: не писатель - боевой командир. Я был рад его приезду вдвойне: Шолохов привез с собой очерк "В казачьих колхозах".

После краткой беседы я сразу же при нем стал читать очерк, чтобы поставить его в номер. Написан он был с хорошо известным шолоховским мастерством, отличался глубиной характеристик и точностью деталей. И хотя речь в нем шла о людях самой мирной профессии - хлебопашцах, в целом очерк дышал войной.

В этом очерке был ответ на жгучие вопросы дня. Писатель точно уловил настроение своих земляков. В народе понимают, что враг жесток и неумолим, трезво оценивают опасность, нависшую над родиной, но вера в нашу победу непоколебима. В очерке рассказывалось, как, увидев писателя, колхозник Василий Солдатов спустился со скирды, выжал мокрую от пота рубашку и вступил в разговор. Шолохов высказал свое одобрение самоотверженному труду Солдатова, выполнявшего по две нормы. Колхозник ответил:

- Враг у нас жестокий и упорный, потому и мы работаем жестоко и упорно. А норма что ж... Норму надо тут перевыполнять, а вот пойдем на фронт, там уже будем бить врагов без нормы.