Александра Давид-Неэль - Путешествие парижанки в Лхасу

— Атси , матушка, вы не знаете, что вас ожидало, — сказала одна из щедрых женщин. — Если бы он поднял этот хвост над вашей головой, вы никогда не вернулись бы на родину [186] Здесь имеется в виду племя или провинция, где живет человек, одним словом, «малая родина», которая считается в Тибете наиболее важной. Эти женщины не сомневались, что я принадлежу к тибетской расе, но понимали, что я не из Лхасы, ибо одета не как жительница столицы. !

Наконец настал день долгожданной церемонии.

Сначала большая толпа собирается возле Джо-Ханга, откуда должен выйти «козел отпущения». Почему люди толпятся здесь? Большинству зевак, должно быть, известно по опыту прошлых лет, что их прогонят с этого места задолго до появления государя-ламы и начала «представления».

Но это их не волнует. Передо мной — полная коллекция представительниц женского пола Тибета. По их головным уборам можно определить, откуда они родом. Здесь и жительницы Ю в пату из красного сукна, украшенных коралловыми шариками и кусочками малахита, и обитательницы провинции Цанг в пакорах — сооружениях высотой в двадцать-сорок сантиметров в виде рогов, соединенных нитями искусственного или натурального жемчуга, которым обладают некоторые счастливицы.

Провинциалки из более отдаленных областей и пастушки демонстрируют всевозможные головные уборы: округлые крошечные чепцы кукольного размера, остроконечные колпаки, как у Пьеро, средневековые шапки и шляпы, похожие на шлемы мотоциклистов.

Представителей сильного пола тоже хватает, и они разряжены не хуже дам. Некоторые мужчины носят в правом ухе кольца величиной с женские браслеты; другие вдевают туда длинную серьгу, достающую до плеча. Их толстые пальцы унизаны огромными перстнями, на шляпах, отделанных дешевой парчой, красуются различные вышивки, и на шеях висят бусы. Бесчисленные украшения переливаются, звенят и кажутся чудовищно нелепыми на этих неуклюжих мужчинах.

Толпа приходит в движение, и смех звучит все громче, перемежаясь с ворчанием, непохожим на проявления восторга. Выходят полдюжины мужчин; они несут гигантские палки величиной со ствол молодого дерева и принимаются разгонять пеструю и нарядную толпу, нещадно колотя тех, кто не успел убежать. Полицейские дубины не пропускают никого: ни прекрасных дам, ни оборванных нищенок, ни старух, с трудом переставляющих ноги, ни мальчишек, ни надменных торговцев, ни монахов; они не трогают лишь иностранцев, и непальские или индийские купцы могут при желании с достоинством удалиться. Эта сцена в точности повторяла ту, что я наблюдала в день праздника масляных торма .

Люди отходят в сторону и образуют группы, но их снова вытесняют с места таким же образом, и эта однообразная процедура повторяется множество раз. Затем появляются другие блюстители порядка: впереди идут низшие чины — монахи в невообразимо засаленных платьях, черные, как сенегальцы, из-за своих чумазых лиц [187] Они специально не моются, чтобы выглядеть более грозно. , а также добдоги , вооруженные молотками. За ними следует величественный человек в великолепном костюме из саржи гранатового цвета и куртке из сукна, расшитого серебром [188] Это одеяние священников высокого ранга, на которых временно возлагаются обязанности, не связанные с религией: хозяйственные дела и т. д. Во время новогодних празднеств государственные чиновники Лхасы на некоторое время лишаются своих полномочий, и они переходят к ламам монастыря Депунг. . Он старается двигаться быстро, насколько позволяет длинная и тяжелая балка из неотесанного дерева, которую он держит посередине одной рукой, с трудом сохраняя равновесие. Время от времени тибетец поднимает ее обеими руками и ставит на землю. От этого жеста рвение его подчиненных удваивается, и они принимаются потрясать своими молотками пуще прежнего. К счастью, человек, который несет балку — символ власти, — не может ею размахивать. Каким бы сильным он ни был, этот предмет слишком тяжел; если ударить им быка, тот свалится замертво.

Толпа, оттесненная в сторону, ждет еще несколько часов; люди толкаются, подаются на несколько метров вперед и тотчас же отступают назад; на них обрушиваются удары монашеских кнутов и дубинок мирян, которые обязаны удерживать проход свободным.

И вот главный распорядитель приходит в волнение, узнав о появлении Далай-ламы. Люди обнажают головы, но государь все не появляется, и они надевают шапки, чтобы тут же снять их снова.

Наконец все видят тибетского владыку. Впереди вышагивают солдаты в приличной форме защитного цвета, с карабинами через плечо. За ними следует на лошади главнокомандующий армии, тоже облаченный в мундир хаки. Он всегда сопровождает государя, когда тот едет верхом.

За военачальником шествуют высокопоставленные ламы из дворца в роскошных монашеских одеяниях из саржи гранатового цвета, желтого атласа, золотой парчи и круглых меховых шапках с атласной подкладкой, сшитых по монгольской моде. Позади них ламаистский папа в таком же наряде восседает на великолепном черном муле, покрытом дорогой попоной. За ним едет еще один лама, и пятеро-шестеро солдат замыкают шествие.

Процессия удаляется, и толпа, которую больше никто не сдерживает, наводняет улицы.

Теперь в Джо-Ханге должна состояться церемония, предшествующая изгнанию «козла отпущения».

Люд конг кюи жьялпо уже здесь, но не в том кокетливом наряде, который он надевал для сбора пожертвований, а в нелепом карнавальном костюме; по странной случайности одежда сшита из козьих шкур и навевает библейские ассоциации. Лицо мужчины спрятано под причудливой маской, состоящей из двух равных частей белого и черного цвета; на его голове возвышается сооружение из огромного взъерошенного хвоста черного яка; другой такой же хвост он по-прежнему держит в руке.

Затем «козел отпущения» должен сыграть в кости с одним из лам, олицетворяющим Добро, Религию, могущественных Покровителей — все то, что может оказаться благоприятным для славных тибетцев и принести им счастье. Если люд конг кюи жьялпо проиграет, лама имеет право его прогнать; если, напротив, это исчадие ада победит, его нельзя трогать. Разумеется, «козел отпущения» проигрывает: то ли его противник шельмует, то ли после нескольких бросков удача ему изменяет. Тогда ламы, совершающие обряд, с проклятиями возлагают на него все преступления, ошибки, грехи, физические и психические болезни целого народа и прогоняют «человека-козла» в монастырь Самье.

Наверное, под воздействием этого ритуала он теряет голову и убегает, не помня себя, словно пьяный. Конечно, брань, которой его осыпают, может вызвать у любого легкое волнение, даже если ему уже доводилось играть эту роль, но, давно зная Тибет, я полагаю, что подлинная причина такого возбуждения заключается в обильных предварительных возлияниях, призванных придать «жертве» мужества.