Вадим Старк - Наталья Гончарова

Само по себе пожалование в камер-юнкеры было почетно, соответствовало формальному положению Пушкина на иерархической лестнице и было бы воспринято с благодарностью всяким другим лицом, отставшим по службе и вдруг возведенным в придворное звание, которое по недавно еще действовавшему положению приравнивалось к чинам пятого класса [52] Законом от 3 апреля 1809 года придворные чины камергера и камер-юнкера были преобразованы в почетные придворные звания, которые могли теперь присваиваться лишь лицам, уже имеющим военный или гражданский чин. (Прим. ред.). и помимо того, что открывало доступ ко двору, давало значительные преимущества для дальнейшей карьеры.

Пушкин, имевший чин титулярного советника (девятый класс по Табели о рангах), только-только достиг права на звание камер-юнкера и формально не мог рассчитывать на получение более высокого и соответствующего его возрасту и славе звания камергера. Как бы предвидя будущее, он еще в 1831 году, живя в Царском Селе, обращался к Бенкендорфу с просьбой дать ему два чина вперед, вровень со своими сверстниками, то есть произвести из коллежских секретарей прямо в коллежские асессоры, но был пожалован только очередным чином титулярного советника, который и носил до конца жизни. Пожалование же в камергеры начиналось с восьмого класса. Так, П. А. Вяземский, пожалованный в камер-юнкеры в 1811 году, девятнадцати лет, и получивший чин коллежского асессора в 1817 году, в 1831-м был произведен в камергеры, на что Пушкин откликнулся шутливыми стихами:

То, что это пожалование Пушкина состоялось именно тогда, в период переговоров о его возвращении на службу, должно было послужить ему своеобразным сигналом, свидетельством того, что император может прощать своим подданным заблуждения юности.

Вяземский писал великому князю Михаилу Павловичу уже после гибели поэта, 14 февраля 1837 года: «Нужно сознаться — Пушкин не любил камер-юнкерского мундира. Он не любил в нем не придворную службу, а мундир камер-юнкера. Несмотря на мою дружбу к нему, я не буду скрывать, что он был тщеславен и суетен. Ключ камергера был бы отличием, которое он бы оценил, но ему казалось неподходящим, что в его годы, в середине его карьеры, его сделали камер-юнкером наподобие юношей и людей, только вступающих в общество. Вот и вся истина об его предубеждении против мундира».

Пушкин поначалу даже заявлял, что не будет шить мундира. В таком настроении он явился к Смирновым, недавно вернувшимся из-за границы. И Николай Михайлович, и Александра Осиповна стали его убеждать, что «пожалование в сие звание не может лишить его народности» и что «все знают, что он не искал его, что его нельзя было сделать камергером по причине чина его». Они признавали, что «натурально двор желал иметь возможность приглашать его и жену к себе и что государь пожалованием его в сие звание имел в виду только иметь право приглашать его на свои вечера, не изменяя старому церемониалу, установленному при дворе». После долгих споров им удалось «полуубедить» Пушкина, согласившегося с тем, что император не имел намерения его оскорбить. Однако в отношении мундира Пушкин продолжал отнекиваться, ссылаясь на то, что он слишком дорого стоит. Смирнов взялся похлопотать о мундире и на другой день, заехав к портному, узнал от него о продаже нового мундира князя Витгенштейна, перешедшего в военную службу. Портной, обшивавший и Пушкина, заявил, что мундир будет ему впору. Послав мундир Пушкину, Смирнов сопроводил его запиской, в которой писал, что купил для него мундир, предоставляя его воле взять его или отослать назад и тем ввергнуть его в убыток. О том, что мундир шился для Витгенштейна, Смирнов не сообщил. Пушкин мундир принял и чуть ли не в тот же день поехал в нем ко двору.

Нащокин со слов Пушкина рассказывал, что Бенкендорф в 1831 году предлагал ему звание камергера, на что он ответил: «Вы хотите, чтоб меня так же упрекали, как Вольтера». Пушкин вспомнил об этом предложении в связи со слухами, что он сам добивался звания камер-юнкера.

Седьмого января Пушкин записал в дневнике: «Гос.<���ударь> сказал княгине Вяз.<���емской>: J'espére que Pouchkine a pris en bonne part sa nomination. Jusqu’à present il m’a tenu parole, et j’ai été content de lui etc etc. [54] Надеюсь, что Пушкин принял в хорошем смысле свое назначение. До сих пор он сдержал данное мне слово, и я им доволен и т. д., и т. д. (фр.). Великий кн. намедни поздравил меня в театре. — Покорнейше благодарю Ваше Высочество; до сих пор все надо мною смеялись, вы первый меня поздравили».

На самом деле никто по поводу этого назначения не смеялся — скорее он сам страшился насмешек. С. Н. Карамзина не без ехидства написала 20 января И. И. Дмитриеву: «Пушкин крепко боялся дурных шуток над его неожиданным камер-юнкерством, но теперь успокоился, ездит по балам и наслаждается торжественною красотою жены, которая, несмотря на блестящие успехи в свете, часто и мучительно страдает мучением ревности, потому что посредственная красота и посредственный ум других женщин не перестают кружить голову ее мужа».

Одна из дневниковых записей самого Пушкина фиксирует его неудачное появление в новом мундире: «26-го янв. В прошедший вторник зван я был в Аничков. Приехал в мундире. Мне сказали, что гости во фраке. — Я уехал, оставя Н.<���аталью> Н.<���иколаевну>, и, переодевшись, отправился на вечер к С.<���алтыкову>. — Гос.<���ударь> был недоволен, и несколько раз принимался говорить обо мне: II aurait pu se donner la peine d’aller mettre un frac et de revenir. Faites-lui des reproches [55] Он мог бы потрудиться сходить надеть фрак и вернуться. Попеняйте ему (фр.). ».

Мать Пушкина писала Ольге Сергеевне 12 января: «Знаешь ли ты, что Александр — камер-юнкер, к большому удовольствию Натали; она будет представлена ко двору, вот она и на всех балах; Александр весьма озадачен, этот год ему хотелось поберечь средства и уехать в деревню». Это письмо пролежало неотправленным до 19 января, так что Сергей Львович смог в приписке к нему сообщить дочери и о представлении Натальи Николаевны ко двору: «Вот новость, какую Мама не успела тебе сообщить. Натали представлялась позавчера, в воскресенье, но как это совершилось, мы того не знаем, вчера она приходила, но нас не застала, хоть мы и соседи, но живем не по-соседски». Надежда Осиповна все-таки передала дочери подробности в очередном письме: «Как новость скажу тебе, что представление Натали ко двору огромный имело успех, только о ней и говорят, на балу у Бобринского император танцевал с нею французскую кадриль и за ужином сидел возле нее. Говорят, на балу в Аничковом дворце она была прелестна. И вот наш Александр превратился в камер-юнкера, никогда того не думав».