Евгений Весник - Дарю, что помню

Евгений Ситников – «Отцы и дети» И. Тургенева.

Колхозник Семен – «В тиши лесов» П. Нилина.

Атаман Кропильников – «Семья Бугровых» А. Максимова.

Фон Шратт – «Дни Турбиных» М. Булгакова…

Театр имени Станиславского подарил мне общение с М. М. Яншиным, М. А. Светловым, И. О. Дунаевским, Самедом Вургуном; подарил мне творческие контакты с талантливыми Лилией Гриценко, Семеном Лунгиным, Николаем Дупаком, Борисом Левинсоном, Борисом Лифановым, Тиной Гурко, Евгением Леоновым, Алексеем Головиным, Евгением Шутовым, Иосифом Падарьяном, Галиксом Колчицким, Марией Стуловой, Александром Роговиным, Лялей Черной, братьями Борисом и Николаем Эрдманами, Борисом Эриным и многими-многими другими…

Незабвенный, добрый, открытый, созданный для улыбки и юмора, уютный и магнитообразный, в чем-то незащищенный, талантливый, обаятельный, сентиментальный, очень темпераментный и чуть-чуть ленивенький, любитель вкусно поесть и пригубить, спеть романс, азартно поиграть на бегах и «поболеть» за футболистов «Спартака», неспособный тратить время на интриги и кляузы, любимец публики – дорогой Михаил Михайлович Яншин!

Однажды он сказал:

– Я не понимаю четырех вещей: 1. Зачем нужно было делать революцию? 2. Как на радио вырезают буковку из слова? 3. Как по воздуху передают цвет? 4. Зачем Бог придумал гомосексуалистов?

– А что для вас самое непонятное, Михаил Михайлович?

– Первое, зачем было делать революцию?

Пять утра. Утренняя чудесная Москва. Грузовики развозят по булочным ароматный хлеб. По улице Горького (теперешней снова Тверской) идет одинокая фигура, читающая на ходу вслух книгу. Поднимает голову. Узнаем – Яншин!

– Доброе утро, Михаил Михайлович!

– Доброе. Что, молодежь, не спится?

– Мы на рыбалку, а вы?

– Да вот, работаю. Готовлюсь к постановке «Кровавой свадьбы» Гарсиа Лорки в театре «Ромэн»

– Успехов вам.

– А вам клева.

– Спасибо!

Яншин в качестве главного режиссера театра имени Станиславского присутствует на заседании коллегии Министерства культуры. Ведет Коллегию министр Екатерина Фурцева.

– Екатерина Алексеевна, меня ваше министерство и вы постоянно с утра до ночи учите, как мне работать, что и как ставить. Я устал от подсказок. Я вот, например, не подсказываю колхозникам и их передовой представительнице мадам Загладе, как и зачем продавать огурчики за бешеные деньги!

Общеизвестно, что после этих слов Михаил Михайлович уже с затруднениями продолжал руководить театром, ощущая на себе пресс чиновничьего мира.

Как-то пригласили Михаила Михайловича Яншина поработать на дублировании иностранной кинокартины.

А делается это так: на экране идут склеенные в кольцо несколько десятков метров пленки, кадры которой повторяются до тех пор, пока наш артист не рассмотрит смыкания губ иностранного артиста и не «вложит» в эти смыкания русские слова (текст лежит на пюпитре перед глазами дублера).

Михаилу Михайловичу предложили озвучить полного по комплекции, очень похожего на него, французского артиста, но, в отличие от размеренного, с придыханием, медленно говорящего Яншина, «выталкивавшего», подобно пулеметной очереди, свой текст. Колечко пленки, предложенное для пробы, было продолжительным, слов много. И Яншин, конечно же, «застрял» в этой ювелирной охоте за синхронным попаданием русских слов в смыкания губ «пулеметноговорящего» артиста. Устал, взмок. Время идет. Режиссер, молодой человек, очень осторожно осведомился:

– Ну, как, Михаил Михайлович, может быть, попробуем записать?

– Давайте попробуем. Но вот какая петрушка получается… В отдельные слова я кое-как попадаю, вроде бы синхронно получается, а вот попасть в смыкания нескольких слов и тем более в весь этот отрывок… Не знаю, не знаю… Ну, давайте попробуем.

Режиссер командует «мотор!» Это означает, что сейчас пойдет запись. Тишина. На экране пошли кадры, герой картины уже начал говорить. Михаил Михайлович, уже сбросивший пиджак, подготовившийся к бою с экраном, набирает воздух, приближается к микрофону и… «А уже все кончилось», – жалуется он режиссеру. Было несколько попыток поймать синхронность и записать «кольцо». Безрезультатно! Преодолеть темп речи француза наш русский Яншин не смог и на прощание, расстроившись, сказал:

– М-да… Эта адская работа не для беленького человечка!

Самое смешное в том, что в зале в это время сидел артист, которого Яншин не знал и фамилия которого была Беленький. Яша Беленький потом был утвержден на роль «пулеметного» француза.

Сценка, произошедшая между Яншиным и режиссером мультфильма, в котором Михаил Михайлович должен был говорить за огурчик-корнишончик, может показаться ерундой, чудачеством. Но каждому истинному профессионалу она дорога, как образец высокоответственного отношения к своему труду. На вопрос режиссера, понравилась ли ему роль огурчика, Яншин ответил:

– Очень сложно действовать в образе огурчика. Нужно нам договориться, какой у него характер, знает ли огурчик, что его съедят. Потому что, если знает – это один жанр, если нет – другой. Он может быть замкнутым, мало слов произносящим в первом случае и болтливым, легкомысленным, звонким – во втором. Потом, ведь очень важно, каким вы будете рисовать для экрана этот огурчик? Если он перележал на грядке – это одно, если только-только завязался на корню – это другое, если он сорван и находится в руке сорвавшего – третье, если лежит в ведре в компании других огурчиков – четвертое. Важно еще и то, где в ведре он лежит: если сверху – я буду говорить свободно и легко, потому что свободно и легко дышу, а если он где-то в середине или на дне ведра – пойди поговори бодро, придушенный своими же собратьями, – это драма, Освенцим какой-то…

Я знаю по рассказам работников студии, что в каждом мультфильме, в котором текст разыгрывался до появления на свет рисованных героев, роли, исполнявшиеся Яншиным, всегда выходили у художников очень похожими на полненького Михаила Михайловича. И были всегда такими же обаятельными, как он.

– Женечка, – обратился ко мне Михаил Михайлович. Это было в начале 50-х годов, когда я работал в руководимом им театре имени Станиславского. – Мне очень нравится, как вы аппетитно едите. Пойдемте-ка в ресторан «Баку» пообедаем. Рассчитываемся так: кто съест больше, тот не платит.

Несмотря на то что зарплата моя была просто нищенской, никудышной и обед мог обойтись в сумму, большую ее полумесячного размера, отказаться от такой компании я был не в силах. Надеялся, конечно, на победу, так как знал бездонность своего полуголодного организма. Заказываем легкое кахетинское в бутылках по 800 граммов и к каждой один шашлык. За разговорами о театре, о ролях, о постановках время шло незаметно и так же незаметно сменялись яства. Наступило насыщение, но победитель не выяснен. Заказываем еще, если не ошибаюсь, по четвертой бутылке и по четвертому шашлыку. Взмокли, дышим тяжело. Каждый хочет победить. Я с невероятными усилиями допиваю и доедаю все поданное. Михаил Михайлович не справляется с последним, как назло, самым жирным куском шашлыка. И проигрывает, выдохнув из себя: