Владислав Карнацевич - Александр Македонский

И опять мы не можем отделить импульсивные поступки царя от хорошо продуманных акций. Так был сожжен дворец Персеполя, так погиб и Клит. На одном из хмельных пиров у Александра в его честь, как обычно, произносилось немало льстивых речей. Молодой повелитель заявил, что и победа при Херонее досталась Филиппу только благодаря удачным действиям сына. Затем кто-то затянул песню, в которой высмеивались македонские воины, потерпевшие поражение от Спитамена. Стремящийся к абсолютизму царь явно поддерживал мысль о том, что без него ни его отец, ни остальные македоняне ничего из себя не представляли.

Вот тут-то и не выдержал гордый македонский аристократ и закаленный в боях воин Клит. Он кричал, что нехорошо поносить македонян, даже имевших несчастье проиграть одну из битв. В ответ Александр бросил, что несчастьем Клит называет трусость, стараясь выгородить себя. Это было уже прямое оскорбление. Брат монаршей кормилицы не стерпел и напомнил, как его «трусость» спасла Александра в битве на Гр анике. Войдя в раж, Клит говорил, что сам царь ничего не сделал бы без македонских солдат и Филиппа. Более того, забывший о безопасности спорщик с похвалой отозвался о Парменионе и противопоставил его царю. Он упрекал Александра в том, что македоняне должны выпрашивать разрешения пройти к царю у персов. Тогда царь обратился к присутствовавшим грекам, показывая на рассвирепевшего оппонента: «Не кажется ли вам, что эллины ходят средь македонян, как полубоги среди диких зверей?» Это оскорбление подлило масла в огонь: «Пусть тогда царь не зовет к себе на пиры людей свободных и откровенных, – бранился Клит, – пусть живет с варварами и рабами, которые станут простираться перед его персидским поясом!» Александр уже хватался за меч, Клит рвался к Александру. Наконец всегда сохранявшему здравомыслие уравновешенному Птолемею Лагу удалось вытащить разбушевавшегося начальника гетайров на двор – что называется, освежиться. Возможно, все бы и обошлось, если бы Птолемей остался с Клитом, но он вернулся к столу, а вскоре через другой вход в зал вошел возмутитель спокойствия – на сей раз с цитатой из Еврипида: «Беда, как скверно в Элладе повелось! Когда памятники в честь победы ставит войско, не деяние сражавшихся отмечается этим, но полководец снискивает славу, один он, который вместе с другими мириадами потрясает копьем; ничего не сделав больше, чем под силу одному человеку, он приобретает наибольшую известность…» Александр выхватил у слуги копье и ткнул его в бок Клита со словами: «Отправляйся теперь к Филиппу и Пармениону!»

Античные авторы единодушно сообщают о немедленном раскаянии Александра в содеянном. По правде говоря, вся сцена настолько правдоподобно описывает пьяную размолвку между все-таки близкими друг другу людьми, что хочется историкам верить. Обращает на себя внимание тот факт, что, будучи уже властелином половины мира, Александр вообще долго слушал потерявшего контроль над собой Клита, что не приказал увести или арестовать его слугам, а сам бросался в драку, что не стал преследовать бунтаря на улице, когда того утащил туда Птолемей… И тем не менее, вся эта сцена прекрасно показывает то, какие в действительности настроения царили в армии, среди старой македонской знати, а какую идеологию формировал сам Александр, на кого хотел опираться. Наконец, очень показательно то, что войсковое собрание тут же оправдало действия царя, назвав поступки Клита преступными. Монарх мог пожалеть убитого им друга, официальная пропаганда – уже нет.

Третьей жертвой борьбы за установление единоличной, неограниченной власти Александра, превращавшегося в восточного деспота, стал историк Каллисфен – племянник Аристотеля. Долгое время он создавал красивую легенду об Александре, писал о многочисленных чудесах и знамениях, отстаивал право молодого царя быть гегемоном эллинов, осуждал Пармениона. Каллисфен обосновывал право Александра называться сыном Зевса-Аммона и законным наследником Дария. Тем не менее, историк был категорически против того, чтобы победители были уравнены в правах с побежденными. Победителями же он считал не македонян, а эллинский мир, его он противопоставлял рабскому персидскому миру. Пока Каллисфену казалось, что царь несет с собой на Восток греческую культуру, он готов был служить ему пером и сердцем. Когда же ему показалось, что эллинские обычаи, наоборот, уступают персидским традициям «рабства», Каллисфен стал выражать свое недовольство. Проскинеза, уже упоминавшийся нами обряд коленопреклонения, был ненавистен этому воспитанному в демократических традициях пропагандисту.

Оппозиционные настроения придворного историографа не укрылись от Александра. На одном из пиров он попросил Каллисфена сначала произнести речь во славу македонян, а затем обвинительную речь в их же адрес. Это было традиционное риторическое развлечение, но в данном случае царь подготовил ученому ловушку. После второго, обвинительного, акта представления Александр сказал: «Искусство тут ни при чем, оратор выдал свою затаенную недоброжелательность». Каллисфен и в самом деле мог увлечься, противопоставляя македонским традициям эллинские, поскольку ценил он именно вторые. Инцидент был плохим предзнаменованием. Теперь царь, похоже, лишь искал повод устранить «отбившегося от рук» историка. Такой случай представился в связи с так называемым «заговором пажей». Пажами называли молодых аристократов, которых отдавали в услужение царю. По идее, они должны были готовиться к занятию высших государственных должностей – пажи, например, знакомились с литературой и философией. Кроме того, они стояли в карауле, водили к монарху наложниц, сопровождали его на охоте. Пороть их мог только сам царь. Поэтому, когда по приказу Александра один из пажей был наказан розгами, он затаил на царя смертельную обиду. Был составлен заговор – молодые люди действительно собирались умертвить своего повелителя. На своих сходках пажи повторяли то, о чем давно ходили разговоры в армии, – Александр обращается со своими соотечественниками как с рабами, он забыл обычаи предков. Заговор был раскрыт, а на допросе пажи показали, что их мятежные речи охотно слушал Каллисфен, который, однако, не был посвящен в детали заговора. Историка судили и заковали в кандалы – именно в таком виде он отправился в индийский поход. Он умер через семь месяцев, по официальной версии – «от ожирения и вшей». Процесс над Каллисфеном привел к охлаждению в отношениях между Аристотелем и Александром, а последователи великого философа относились к фигуре завоевателя резко отрицательно.

Судьба пажей была не менее печальной – после мучительных пыток они были казнены. Это случилось в 328 году до н. э. Главным придворным мудрецом стал теперь философ Анаксарх, чьи речи куда лучше удовлетворяли амбиции Александра. Анаксарх говорил, что древние мудрецы потому сделали справедливость сопрестольницей Зевса, что все, что бы Зевс ни совершил, творится по справедливости. Точно так же и то, что исходит от царя, следует считать справедливым, во-первых, самому царю, а затем и другим людям.