Олег Трояновский - Через годы и расстояния (история одной семьи)

Тем не менее отец настоял на своем, и мы покинули Японию в конце февраля 1933 года. Отказ отца дать согласие на просьбу Сталина задержаться в Токио расценивался в Москве как незаурядный поступок, в это время уже редко кто осмеливался перечить ему. А. И. Микоян потом рассказывал мне, что однажды на вечеринке у него дома один из тогдашних лидеров комсомола, выпив лишнего, чуть ли не с кулаками полез на отца с криком: «Как вы посмели отказать нашему вождю в его просьбе!» Впрочем, сам Сталин, судя по последующим событиям, не затаил злобы по этому поводу.

Нашему отъезду предшествовали проводы, которые можно назвать необычными. Император презентовал отцу две вазы. При этом министерство двора дало в печать сообщение, что подарок сделан за выдающиеся заслуги в развитии советско-японской дружбы. Министр иностранных дел Утида прислал в полпредство письмо, в котором заверил посла в том, что японский народ навсегда сохранит память о результатах его деятельности в Японии.

Было и много других подобных высказываний, в том числе и от премьер-министра Сайто на уже упомянутом мной прощальном обеде, который был дан морским министром Осуми. Генерал Араки в беседе с полпредом с глазу на глаз спрашивал, не мог ли он остаться еще на какое-то время в Токио. Во всем этом был, разумеется, элемент протокольной куртуазности, но все же чувствовалось, что некоторые японские политические деятели, обеспокоенные тем, по какому пути ведут страну милитаристы, видели, что полпред, действуя в интересах своей страны, старался в меру своих сил и возможностей удержать Японию от военного конфликта с Советским Союзом. Причем он мог позволить себе высказывать предостережения тому же генералу Араки, чего сами японские политики позволить себе не могли. Опасения их были не напрасны, не прошло и четырех лет, как Сайто и ряд других сторонников добрых отношений с СССР погибли от рук взбунтовавшихся офицеров.

Особенно тесные отношения, граничащие с личной дружбой, сложились у отца с Киджюро Сидехарой, который занимал посты заместителя министра, потом министра иностранных дел, а после войны — даже премьер-министра. Он принадлежал к числу тех японских политиков, которые видели, что милитаристы проводят гибельную для Японии линию. Отец вспоминал впоследствии, что Сидехара даже всплакнул немного, когда они прощались перед нашим отъездом из Токио. А в феврале 1934-го, уже работая в Вашингтоне, отец получил от Сидехары частное письмо, в котором тот, помимо комплиментов, выражал надежду, что мудрость победит как в Москве, так и в Токио. В заключение Сидехара писал, что, насколько он может судить, между двумя странами не существует таких проблем, которые не поддавались бы дружескому урегулированию.

Наверное, стоит сказать о том, что, когда отец прибыл в качестве полномочного представителя в США, на вокзале американской столицы его, помимо американских официальных лиц, встречал и посол Японии.

Я хорошо помню наше возвращение на родину. Оно было обставлено с большой помпой. Видимо, из Москвы на этот счет поступило соответствующее указание. Наш пароход прибыл во Владивосток ранним утром. Нас разбудили звуки духового оркестра. Потом кто-то постучал в дверь каюты и сообщил, что пароход спустит трап через 15 минут и что на берегу готовится торжественная встреча Александра Трояновского. Отец накинул пальто поверх нижнего белья и выскочил на палубу, чтобы издали приветствовать встречавших. Затем он вернулся в каюту, чтобы закончить свой туалет и уже в более потребном виде спуститься на родную землю. Мы пробыли во Владивостоке 2–3 дня, нас куда-то возили, что-то показывали. Потом нам предоставили отдельный вагон (это был первый и последний раз, когда я ехал в салон-вагоне), в котором мы отправились в Москву с двухдневной остановкой в Хабаровске.

Работа в Японии была звездным часом в дипломатической карьере отца. Впоследствии, в Соединенных Штатах, он не мог похвастаться такими же результатами, каких достиг в Токио. Сам он говорил, что работать в Японии ему было значительно легче, чем в Вашингтоне. По его словам, разница заключалась в том, что в Японии достаточно было установить контакты с главными, ключевыми фигурами, чтобы знать всех, кто определял внешнюю политику страны. В отличие от этого политическая жизнь США представляла собой необъятное море, в котором действовали самые различные течения. Если Японию можно было сравнить с роялем, то Соединенные Штаты представляли собой целый симфонический оркестр.

Мне кажется, что дело не только в этом. Работа в Японии открывала более широкие возможности для достижения полезных результатов еще и потому, что в те годы вопрос о дальнейшем стратегическом курсе страны оставался во многом открытым. И потому активный посол, опираясь на авторитет и силу великой державы, которую он представлял, мог сказать свое веское слово, с которым нельзя было не считаться. В этом смысле ситуация в Соединенных Штатах была иной. Кризис и депрессия остались позади, и президент Франклин Рузвельт вел американский корабль твердой рукой. Новый курс уже был определен.

Кстати, вручая президенту США верительные грамоты, отец услышал от него комплимент по поводу своей успешной работы в Японии.

Но все по порядку. По возвращении из Японии в апреле 1933 года отца пригласили выступить на заседании Политбюро, с тем чтобы дать оценку положения дел на Дальнем Востоке и высказаться о перспективах советско-японских отношений. Квинтэссенцией его доклада была мысль о том, что японская агрессия против нашей страны отнюдь не фатальна и что главная опасность стране грозит не с Востока, а с Запада, со стороны пришедшего к власти в Германии фашизма.

Спустя несколько дней у отца состоялась беседа со Сталиным. Среди прочего обсуждался вопрос о его дальнейшей работе. Примерялись различные варианты. Сталин даже поинтересовался, не хочет ли он вернуться к своей первоначальной профессии — получить высокий пост в Красной Армии. Отец ответил, что после стольких лет на гражданской службе он отстал от современной военной науки, и выразил настойчивое желание вернуться к хозяйственной деятельности. В конечном итоге было решено назначить его заместителем председателя Госплана СССР под началом Валерьяна Куйбышева.

Думаю, что нашей семье крупно повезло. Если бы в 1933 году отец стал военным деятелем, он вряд ли избежал той участи, которая почти поголовно постигла несколькими годами позже командный состав Красной Армии. Насколько я могу судить, отец работал в Госплане успешно и с удовольствием, хотя срок его пребывания там оказался очень коротким — всего каких-то полгода.

В середине октября отец взял меня с собой на какой-то спектакль в Большом театре, кажется, это был балет. Мы оказались в одной ложе с Литвиновым. В антракте я слышал, что он сказал отцу: «Наконец и американцы зашевелились. По-видимому, мне скоро придется поехать в Вашингтон». Отец не особенно живо отреагировал на эти слова. Он не мог представить себе, что это может иметь к нему какое-то отношение.