Олег Трояновский - Через годы и расстояния (история одной семьи)

Преследовал Сталин и иную цель — показать людям, что он ко всем этим безобразиям и беззакониям не имеет никакого отношения, просто его элементарно не ставили в известность и обманывали. Чепуха, конечно, но очень многие в нее верили. Я помню, как люди говорили: вот если бы Сталин знал! И вот Сталин «узнал» и наступило заметное послабление: топор продолжал падать, но значительно реже. Кое-кто стал возвращаться из лагерей, а в той обстановке даже малое число производило впечатление.

Так или иначе, дышать стало свободнее. У нас было такое чувство, будто ангел смерти пролетел где-то совсем близко, даже задел своим крылом. Спустя много лет А. Микоян рассказывал мне, что вопрос о будущем Александра Трояновского рассматривался руководством. Сталин, по его словам, долго размышлял, как поступить: с одной стороны, речь шла о бывшем меньшевике, в отношении которого к тому же поступили доносы, с другой — Сталин хорошо знал его лично и, во всяком случае до недавнего времени, относился к нему с уважением. Конечно, судьба других говорит о том, что в те времена близкое знакомство с вождем не было охранной грамотой, а скорее наоборот. Так или иначе, но в данном случае было принято половинчатое решение «не трогать», но и на ответственной работе не использовать.

Тем не менее примерно в середине 1939 года, вскоре после снятия Литвинова с поста народного комиссара иностранных дел, было принято решение образовать комиссию по написанию истории дипломатии в составе: Литвинова, Трояновского и академика Ротштейна. Однако эта комиссия фактически осталась мертворожденной, главным образом потому, что Литвинов считал себя обиженным и к тому же не имел вкуса к этой работе.

Отец продолжал вести достаточно активный образ жизни, читал лекции в Дипломатической академии и других местах, начал писать книгу о Франклине Рузвельте. Однако болезнь Паркинсона неумолимо развивалась и подтачивала его силы. Умер он летом 1955 года.

Репрессии тридцатых годов легли несмываемым черным пятном на всю историю Советского Союза, и все же этот период далеко не так однозначен, как его трактуют сегодня. То, что главная ответственность за происшедшее ложится лично на Сталина, вряд ли может вызвать сколько-нибудь серьезные сомнения. Но можно ли ограничиться только этим в поисках истины? Были ли карательные органы лишь орудием в руках Сталина или с их помощью велась и другая большая игра? Вынашивались ли какими-то группами планы компрометации тогдашнего руководства и устранения Сталина? Существовали ли планы ликвидации советского строя или напротив, исправления серьезных ошибок, допущенных Сталиным? К сожалению, события этого периода настолько затуманены эмоциями, что сколько-нибудь, объективный подход к его изучению вряд ли возможен сейчас или в ближайшем будущем.

Впоследствии на протяжении всей своей служебной деятельности как в качестве помощника Хрущева и Косыгина, так и в качестве посла мне, так или иначе приходилось более или менее регулярно иметь дело с представителями КГБ. Впрочем, это, как правило были сотрудники внешней разведки, а не службы внутренней безопасности. Среди них, как в любом другом ведомстве, попадались люди разного интеллектуального уровня и различных моральных кондиций. Встречались в высшей степени разумные, честные, готовые помочь тем, кто оказывался в трудном положении. Среди них назову теперь уже покойного Ю.И. Попова, который был при мне советником посольства в Японии. Хочется назвать и Д. И. Якушкина, прямого потомка декабриста Якушкина, много лет работавшего в США. Были и другие высокопорядочные люди. Значительно реже я встречался с теми, кто занимался контрразведкой и внутренней безопасностью. Поэтому о них мне судить труднее.

В этой связи расскажу об одном приключившемся со мной случае. Это было в конце 50-х годов, когда во главе КГБ находился А. Н. Шелепин, а я тогда работал помощником Н. С. Хрущева. Шелепин однажды позвонил мне и, к моему удивлению, заявил: «Олег Александрович, брось ты встречаться с этой… (тут он назвал женскую фамилию, которую я услышал первый раз в жизни). Она путается с иностранцами и вообще пользуется дурной репутацией. Разве нельзя найти других баб?»

Я сказал, что не понимаю, о чем он говорит, так как первый раз в жизни слышу это имя. На что Шелепин ответил, что ко мне никаких претензий, разумеется, нет, но тут же повторил, что с этой… он настоятельно рекомендует порвать.

Вечером я рассказал об этом разговоре жене, которая сказала: «Ну вот, теперь «железный Шурик» (так мы его называли) будет смотреть на меня как на обманутую жену». Она настоятельно рекомендовала найти способ прояснить ситуацию.

На следующий день я сам позвонил Шелепину и повторил, что здесь явно имеет место какое-то недоразумение. Он ответил, что у него нет никаких оснований сомневаться в правдивости имеющейся у него информации. И добавил, уже в несколько неприязненном тоне весьма странную фразу, а именно, что если я настаиваю на своем, то он предлагает вместе пойти к Хрущеву, которому он сможет показать имеющийся у него материал.

После этого я решил посоветоваться с двумя другими помощниками Хрущева — Григорием Шуйским и Владимиром Лебедевым, которые оба рекомендовали довести дело до конца, так его оставлять нельзя. Иначе в каком-то досье останется соответствующая запись) которая при случае может быть использована против меня. Шуйский взялся переговорить с Шелепиным и попросил его лично проверить всю эту загадочную историю.

Через несколько дней мне вновь позвонил Шелепин и попросил подъехать к нему в КГБ. Войдя в его кабинет, я обнаружил там мужчину, который, как я потом узнал, был начальником Московского управления государственной безопасности, и испуганную молодую девицу весьма вульгарного вида. В состоявшейся своеобразной очной ставке девица призналась, что со мной знакома не была, но в разговорах со своими друзьям иногда щеголяла различными фамилиями, дабы произвести впечатление. На этом дело закончилось, хотя я не исключаю, что «железный Шурик» остался при своем первоначальном мнении.

Не могу сказать, что я счел случившееся чем-то возмутительным. Служба безопасности любого государства для того и существует, чтобы не допускать в высшие эшелоны власти тех, кто представляет собой security risk, как говорят американцы. Это означает, что сам человек может быть вполне лоялен, но в его окружении или в его прошлом имеются такие компроматы, которые могут быть использованы иностранными разведками, террористическими группами или мафией для шантажа или запугивания.

На меня в рассказанной истории отрицательное впечатление скорее произвело не то, что я был в чем-то заподозрен, а то, что даже мне, занимавшему тогда высокое положение и находившемуся в хороших отношениях с председателем КГБ, потребовались значительные усилия, чтобы добиться истины. Я понял тогда, что для рядового советского гражданина это была бы совершенно невыполнимая задача. На другом этапе моей жизни со мной произошел другой случай, когда я был «опущен» из секретариата министра иностранных дел на другую должность и лишь через несколько лет узнал, в чем была причина этого перевода. Но об этом я расскажу в одной из следующих глав.