Олег Трояновский - Через годы и расстояния (история одной семьи)

Какое впечатление высказывания американского президента произвели в Москве, мне неизвестно. Но считать состоявшуюся беседу началом «холодной войны» вряд ли возможно. После встречи Молотова с Трумэном последовал ряд шагов со стороны Вашингтона, которые выглядели как отход от жесткой позиции, занятой американским президентом. Видимо, в Вашингтоне спохватились, что общественное мнение Соединенных Штатов еще не подготовлено к резкому изменению внешнеполитического курса. Во всяком случае, после апрельской встречи в Белом доме в июне последовала важная миссия Гарри Гопкинса, которому после нескольких бесед со Сталиным удалось сгладить возникшие шероховатости. За этим (17 июля — 1 августа); последовала Берлинская (Потсдамская) конференция на высшем уровне, которая в общем и целом закончилась успешно. В том же 1945 году была проведена конференция в Сан-Франциско, завершившаяся подписанием Устава Организации Объединенных Наций. Следующий, 1946 год ознаменовался согласованием мирных договоров с государствами-союзниками Германии.

Но вот к этому времени отношения Советского Союза с США и Великобританией стали действительно трещать по всем швам. В марте 1946 года прозвучала известная речь Уинстона Черчилля в Фултоне, которая по мнению многих, как бы символизировала начало «холодной войны».

В тот период пропаганда, особенно в Соединенных Штатах, стала принимать все более откровенный антисоветский характер. Например, выступление Сталина на предвыборном собрании в феврале 1946 года — весьма спокойное и даже миролюбивое — на Западе было преподнесено чуть ли не как вызов всему западному миру.

Широкий отзвук в США получила так называемая длинная телеграмма, направленная Джорджем Кеннаном из американского посольства в Москве в феврале 1946 года. Подводя итог изложенным в этой телеграмме аргументам, Кеннан писал: «Таким образом, речь идет о политической власти, которая с фанатичной последовательностью верит в то, что с США у нее не может быть постоянного modus vivendi, что для утверждения советской мощи желательно и необходимо подорвать внутреннюю гармонию нашего общества, уничтожить наши социальные устои, расшатать международный авторитет нашего государства».

Значительно позднее, в своих мемуарах Кеннан писал: «Когда я перечитал эти высказывания, они показались мне ужасными и вместе с тем смехотворными… Многое из того, что я тогда написал, звучит как публикация, изданная напуганным до смерти комитетом Конгресса или обществом «Дочери американской революции» (крайне реакционная женская организация в США. — О.Т.), с целью призвать граждан на борьбу с угрозой коммунистического заговора».

Западная пропаганда изображала дело так, будто Советский Союз подстрекает европейские компартии и, в частности, французских коммунистов поднять вооруженное восстание. Между тем еще в конце 1944 года Сталин в беседе с лидером французских коммунистов Морисом Торезом советовал не прибегать к каким-либо насильственным методам. Он подчеркивал, что Советский Союз делает ставку на сотрудничество с де Голлем.

Политическая жизнь того времени была полна парадоксов. Например, президент Трумэн в своей так называемой доктрине призывал в 1947 году защитить Грецию от коммунистов, а Сталин в ответ на предложение Димитрова оказать помощь греческим партизанам, которые вели борьбу против правых сил, говорил: «Я советовал им не начинать эту борьбу в Греции… Они начали дело, для которого у них нет достаточно сил. По-видимому, они ожидали, что Красная Армия дойдет до Эгейского моря. Мы не можем этого сделать. Мы не в состоянии направить свои войска в Грецию. Греки совершили глупость».

Даже позднее, в 1948 году Сталин говорил югославским руководителям Карделю и Джиласу, что восстание в Греции должно быть прекращено, причем как можно скорее. А Черчилль впоследствии подчеркивал, что Сталин строго и добросовестно придерживался октябрьского соглашения, и в течение многих недель боев с коммунистами на улицах Афин ни в «Правде», ни в «Известиях» не появилось ни одного упрека в адрес Великобритании.

Что касается Восточной Европы, то есть основания утверждать, что примерно до 1947 года основная линия поведения Советского Союза в отношении государств этого региона сводилась к тому, чтобы иметь там дружественные правительства, но не обязательно коммунистические режимы по образу и подобию СССР. Имеется ряд свидетельств этому.

В рассекреченных архивах компартии Чехословакии есть, например, документ, согласно которому руководитель этой партии Клемент Готвальд информировал Центральный Комитет в октябре 1946 года: «Тов. Сталин сказал мне, что опыт показал и классики марксизма-ленинизма учат нас, что путь через Советы и диктатуру пролетариата — это не единственный путь развития». Показательно, что Эдуард Бенеш, политик западной ориентации, оставался президентом Чехословакии вплоть до 1948 года. В свою очередь, болгарский руководитель Георгий Димитров подчеркивал, что его страна «не станет советской республикой». А польский — Владислав Гомулка заявил в официозном журнале, что «диктатура рабочего класса, а тем более одной партии не будет ни полезной, ни необходимой».

На выборах в Венгрии в 1945 году Партия мелких сельских хозяев получила 57% голосов, а Объединенный фронт коммунистов и социал-демократов — только 34%. Корреспондент газеты «Нью-Йорк тайме» писал тогда из Будапешта, что на этих выборах было меньше жульничества, чем бывает на выборах в городе Нью-Йорке.

В Болгарии выборы также не принесли победы коммунистам.

Историки и политики уже много лет ведут спор о том, кто несет ответственность за развязывание «холодной войны». Этот спор, вероятно, будет продолжаться еще не один десяток лет. Поскольку я пишу книгу воспоминаний, а не научный трактат, в мою задачу не входит вдаваться в этот спор. Скажу только, что по моим наблюдениям, начиная с 1947 года, когда по возвращении из Нью-Йорка я начал работать в секретариате министра иностранных дел, советская политика в отношении государств Восточной Европы стала заметно ужесточаться. Причем это зачастую делалось без учета специфических условий в той или иной стране, ее национальных традиций или настроений населения. К сожалению, советские руководители, и Сталин прежде всего, не знали, забыли или предпочитали игнорировать некоторые весьма актуальные высказывания тех, кого они называли классиками марксизма. Энгельс, например, писал: «Бесспорно во всяком случае следующее: победоносный пролетариат не может навязать какому-либо зарубежному государству способ быть счастливым, если он не хочет похоронить собственную победу».

В конечном итоге все это привело к тому, что Советский Союз получил на своей западной границе не дружественных соседей, а государства, постоянно стремившиеся ослабить свои связи со сверхдержавой на Востоке. Причины этого ужесточения советской политики остаются на сегодня недостаточно изученными. Несомненно, однако, что этот процесс начался и развивался параллельно с началом и обострением «холодной войны». И в связи с ней.