Наталья Горбачева - Оптинские старцы

Жизнь готовила ему блестящую военную карьеру: он уже имел чин полковника и был старшим адъютантом штаба Казанского округа…

Однажды по долгу службы полковнику пришлось оказаться в Москве. Уже на вокзале узнал он, что в одном из храмов служит известный на всю Россию о. Иоанн Кронштадтский. Немедленно помчался он в этот храм. Затаив дыхание, вошел в алтарь. Литургия заканчивалась. О. Иоанн переносил Святые Дары с престола на жертвенник. Вдруг случилось неожиданное. Святой батюшка, поставив чашу, подошел к молодому офицеру, поцеловал его руку и молча отошел к престолу. Все присутствующие переглянулись и говорили после, что это означает какое-либо событие в его жизни; решили — будет священник. Однако праведный Иоанн Кронштадтский предузнал в пришедшем офицере будущего старца-схимника.

Однажды в руки Павла Ивановича попала книга, в которой он прочел про Оптину пустынь и старца Амвросия, к которому тысячи людей стекались за разрешением своих недоумений. В августе 1889 года он, в белом кителе, при полковничьих погонах, прибыл в монастырь и сразу же пошел к старцу, который после беседы с полковником благословил его за два года закончить в миру все дела, прибавив, что если он не вернется в Оптину к указанному сроку, то погибнет. Осенью того же года Плиханков внезапно заболел воспалением легких, врачи признали его состояние безнадежным. Почувствовав приближение смерти, он попросил денщика читать Евангелие, сам забылся… И было ему чудесное видение. Внезапно увидел он Небеса открытыми и весь содрогнулся от великого страха и света. В одно мгновение вся прошлая жизнь пронеслась перед ним. Со слезами понял он необычайную глубину евангельских слов, и тогда величайшее покаяние пронзило душу умирающего. «Из блестящего военного в одну ночь, по соизволению Божию, он стал великим старцем» — так сказал о случившемся старец Нектарий. Больной, к удивлению всех, выздоровел и занялся тем, что повелел старец Амвросий. Но возникло вдруг множество препятствий. В Петербурге вместо отставки ему предложили генеральскую должность, окружающие, противясь его уходу из мира, подыскали красавицу невесту, сослуживцы смеялись над ним, он же не находил денег, чтобы расплатиться с долгами. Господь словно проверял искренность намерений Павла Ивановича. Вдруг все устроилось. Под Рождество Христово 1891 года, докончив мирские дела, он приехал в Оптину. Отца Амвросия два месяца как не было в живых. Полковника встретил преемник старца, скитоначальник преподобный Анатолий. 46-летний Павел Иванович Плиханков был принят в число послушников скита и определен келейником о. Нектария, будущего старца оптинского. Три года ходил послушник Павел к старцу Анатолию для долгих духовных бесед, после же его кончины в 1894 году почти целое десятилетие провел в уединении за чтением святоотеческих книг и молитве. Духовником его был старец Нектарий. Так, войдя «в меру возраста духовного» и пройдя соответствующие степени монашеского посвящения, послушник Павел стал иеромонахом Варсонофием. В 1903 году он был назначен помощником скитоначальника о. Иосифа, а также духовником скита и Шамординской обители.

В 1904 году началась русско-японская война, и о. Варсонофия отправили на Дальний Восток, на фронт, в качестве священника при лазарете. Тяжелейшее испытание после 10-летнего уединения, связанное с желанием некоторых недоброжелателей старца удалить его из монастыря. Но Бог хранил своего избранника. Через год он возвратился в скит. «Чаял я тогда, оставив все попечения внешние, в тишине келейного безмолвия оплакивать грехи мои, слезами очищать и уготовлять душу свою к переходу в вечность, но Бог судил иначе», — вспоминал о. Варсонофий.

В 1907 году он был возведен в сан игумена и назначен скитоначальником, потому что старец Иосиф по болезни более не мог заниматься делами. За послушание принял новый тяжелый крест начальствования о. Варсонофий, и вот тогда-то и открылось широкое поле для его духовной деятельности. Строгость его аскетической жизни, богословская начитанность и дар рассуждения очень скоро привлекли к нему внимание множества людей, ищущих спасения. Старцу Варсонофию был дан от Бога удивительный дар сразу располагать к себе душу кающегося грешника. Он мог одновременно подтолкнуть человека к чистосердечной исповеди, показать всю тяжесть и безобразие грехов и при этом влить в душу надежду на спасение.

Особенно умел о. Варсонофий разговаривать с интеллигентной молодежью. Революционный азарт начала XX века породил небывалую смуту во всей России.

«Моей поездке в Оптину предшествовали всем памятные события 1905–1906 гг., так страшно перевернувшие столько умов, сбившие с толку многих, казалось бы, и не слабых голов, — писала позже одна из его духовных дочерей Е. Шамонина. — Меня же эти годы застали девятнадцатилетней курсисткой, с понятиями неустановившимися, мировоззрением несоставленным и головой, набитой писаниями русских и иностранных авторов, каких было много в те времена на тему: «свобода слова, печати, веры и прочие свободы». Долго кидалась я от человека к человеку, от книги к книге, от Толстого к Бебелю, от обоих к епископу Феофану, оттуда к писаниям лиц, пытавшихся самые ужасные разрушительные идеи совместить с Евангельским учением, — и ни на чем не могла остановиться, ни в чем не находила успокоения и точки опоры. Сколько раз пыталась я заставить себя поверить какому-нибудь учению, привлекавшему сотни последователей, но стоило только сопоставить его с прекрасным образом Христа Спасителя, каким я Его представляла с детства, — и все «идеи» рассыпались в прах: нет, здесь Спасителя нет, эти мысли, эти взгляды Он не благословил бы… И опять начинались поиски, опять томление духа, опять кидание от книги к книге, от человека к человеку. Доходила даже до такого состояния, что обращалась к Богу, молясь о помощи, о свете, об избавлении от охватывающей меня тьмы, — света все не было. Только изредка, как яркий луч в темноте, как проблеск чистого неба среда грозных туч, мелькало воспоминание, как почти ребенком была я в Сарове, и вот образ Серафима с его радостной любовью манил меня к себе. Но ведь о. Серафим давно умер, а теперь разве может быть такая или подобная ему личность? Теперь все ценится на деньги, и кому нужна моя бедная голова, запутавшаяся в мыслях, учениях, моя душа, плачущая по чему-то, ей самой не понятному? Да и как заговорить о своем томлении с кем бы то ни было? Кто поймет меня, когда я сама себя не понимаю? Да и о. Серафим был монахом, а что такое теперь монахи? И приходили на ум насмешки многих моих знакомых над бесцельностью монашества, над бездеятельностью якобы жизни иноков, над распущенностью монастырей. Нет, негде искать успокоения…