Наталья Горбачева - Оптинские старцы

«Мы знаем двух Толстых: один — художник слова, поэт в душе, преемник Пушкина в творчестве языка родного, — писал в 1910 году архиепископ Никон (Рождественский). — Но этот Толстой умер уже лет 25 назад для родной ему Руси. Умер — и никто будто не заметил, как на его месте явился другой Толстой, совершенно ему противоположный. Он восстал против Личного Бога, он исказил Евангелие Господа нашего Иисуса Христа, он — страшно сказать — называл воплотившегося Бога «бродягой», «повешенным иудеем»… Совесть воспрещает делать даже намек на те хулы, какие он высказывал о Матери Божией, о святейшем таинстве Тела и Крови Господней (перечитайте роман «Воскресение», вышедший в 1899 г. — Н. Г .)… Церковь, наша снисходительнейшая Церковь не понесла такого богохульства и отлучила Толстого от общения с собой (в 1901 г. — Н. Г .). Что же наша мнящаяся интеллигенция? Да она будто не заметила совершившегося суда Церкви над богохульником, впрочем, некоторая часть заметила, но вместо внимания к голосу Церкви Церковь же и осудила, якобы за нетерпимость; вообще же именно со дня отлучения от Церкви Толстой и стал излюбленным идолом нашей интеллигенции в той ее части, которая любит себя величать этим именем. Враги Церкви принялись восхвалять богоотступника вовсю: каждое его слово, каждое движение превозносили как гениальное нечто, его возвеличили не только гениальным писателем Русской земли, но всемирным гением, крали для него из священного языка Церкви дорогое сердцу верующего по применению к подвижникам имя «старец», да еще приложили к нему словечко «великий», и пошел гулять по миру этот титул богоотступника… Понадергал клочьев из буддизма и из западных философий, прибавил кое-что от себя и поднес миру все это если не как новое откровение, то как новое слово… Гордыня, вот то, чем заражена была несчастная душа Толстого и что сгубило ее навеки… Помню, лет 30 назад, когда он еще ходил по монастырям, пришел он со всей семьей в Троицкую лавру… После осмотра достопримечательностей граф пожелал наедине поговорить с наместником, архимандритом Леонидом. Довольно долго длилась эта беседа. Когда он ушел, покойный старец о. Леонид со вздохом сожаления сказал: «Заражен такой гордыней, какую я редко встречал. Боюсь, кончит нехорошо». Известно, что и покойный оптинский старец о. Амвросий вынес то же впечатление от графа. «Очень горд», — сказал старец после беседы с ним. И чем дальше, чем больше граф пускался в свои мудрования, тем гордыня эта росла в нем больше и больше. Очевидно, он считал себя непогрешимым в решении вопросов веры».

Вот и сам ответ графа А. Н. Толстого на определение Синода от 20–22 февраля 1901 года: «То, что я отрекся от Церкви, называющей себя Православной, это совершенно справедливо».

«Горе Льву Толстому, умирающему в грехе неверия и богохульства. Смерть грешника будет люта, — предсказывал святой старец Иоанн Кронштадтский и прозорливо добавлял: — Но, конечно, это скроют родные».

Последние дни писателя Толстого были связаны с Оптиной. Всего же он был в обители четыре раза.

Первая поездка состоялась в 1877 году вместе с Н. Н. Страховым. Это был тот краткий период в жизни Толстого, когда он пытался примкнуть к «вере народной». Поездка не принесла ему никакой духовной пользы, как и паломничество в Киев. В Оптиной ему понравился не великий старец Амвросий, а его келейник Пимен, который спал во время разговора со старцем. Страхов в письме к Толстому сообщил о благоприятном впечатлении, которое произвел писатель в монастыре.

Три года спустя, когда Толстой уже вступил на путь собственного богоискательства, он отправился пешком со своим слугой С. Арбузовым в Оптину пустынь. «У старца Амвросия был и граф Лев Николаевич Толстой, — записано в летописи Оптиной. — Пришел он в Оптину пешком, в крестьянской одежде, в лаптях и с котомкой за плечами. Впрочем, скоро открылось его графское достоинство. Пришел он что-то купить в монастырскую лавку и начал при всех раскрывать свой туго набитый деньгами кошелек, а потому вскоре узнали, кто он таков. Он остановился в простонародной гостинице… Когда Толстой был у старца Амвросия, то указал ему на свою крестьянскую одежду. «Да что из этого?» — воскликнул старец с улыбкой».

Толстой в эти годы начал выступать как моралист-учитель, взялся руководить душами других, «старчествовать». И коли народ не признал его за старца, то ему пришлось дать знамение народу, переодевшись в крестьянскую одежду. За этот «вызов аристократам» большевики особенно уважали Толстого.

В одно из посещений Оптиной (скорее всего, во второе) у Толстого произошло столкновение с о. Амвросием. Как полагают, Толстой развил старцу свои «духовные открытия» и получил должный отпор.

Третья поездка состоялась спустя еще девять лет. Толстой посетил Оптину, когда ездил с дочерью навестить в Шамординской обители монашествующую там сестру Марию Николаевну. Это было за год до смерти старца Амвросия. Войдя к нему, Толстой принял благословение и поцеловал его руку, а выходя, поцеловал его в щеку, чтобы избежать благословения после трудного, острого разговора. Старец был в полном изнеможении и еле дышал. «Он крайне горд», — сказал преподобный вослед писателю.

С этого времени у Толстого возникла сильная неприязнь к о. Амвросию, которая не оставляла его до конца дней. В разговоре с А. Б. Гольденвейзером незадолго до своей смерти Толстой отзывался как о равнозначных личностях — о старце Амвросии и о расстриженном священнике Григории Петрове: «Популярность опасная вещь: в ней опасность потому, что она мешает человеку просто смотреть на людей с христианской точки зрения». В глазах Толстого старец Амвросий был человеком, повредившимся от большой популярности. Как раз именно в этом о. Амвросий и обличал самого Толстого.

Такого подвижника, повредившегося от большой популярности, Толстой вывел в своей повести «Отец Сергий», за которую он принялся в 1890 году после возвращения из Оптиной. Игумен монастыря, куда поступил герой Толстого о. Сергий, был учеником «известного старца Макария, ученика Леонида (в схиме Льва. — Н. Г .), ученика Паисия Величковского». Между тем события происходят в эпоху императора Николая I, в то время как старец Амвросий начал свое служение в начале царствования Александра II. Подобная ошибка в хронологии делается писателем сознательно, дабы неудавшийся монашеский путь своего главного героя связать с именем старца Амвросия и тем духовным направлением, которое существовало в Оптиной.

Но не в учителях-старцах причина духовной катастрофы о. Сергия, закончившего свой путь плотским падением, а в необычайной гордости самого о. Сергия, в миру князя Касатского, который с юности добивался первенства во всем: в науках, в игре в шахматы, в разговоре по-французски и т. п. Этот дух первенства — дух гордыни он принес и в монастырь. «Поступая в монастырь, он показывал, что презирает все то, что казалось столь важным другим и ему самому в то время, как он служил, и становился на такую высоту, с которой он мог сверху вниз смотреть на тех людей, которым он прежде завидовал». Святоотеческая мудрость может прокомментировать подобное состояние монаха словами святого Иоанна Лествичника: «Гордый монах не имеет нужды в бесе: он сам сделался для себя бесом и супостатом».