Александр Сенкевич - Елена Блаватская

Все это не преувеличение и не форма эмоционального выражения. Это все оставалось правдой до самой ее смерти как фактически, так и исторически. В нее, как на главу Теософического общества, летели отравленные стрелы непонимания, которые попадали в ее чувствительную душу, как в щит, им она прикрывала слабых и заблудших.

Она действительно была жертвой, мученицей, терпеливо переносила любой срам, и на ее агонии держалось благополучие Теософического общества» [3] Перевод с английского языка Е. А. Войновой. .

«…Год 1889-й — незабвенный для меня год, когда я нашла дорогу Домой и имела бесценное счастье встретить Блаватскую и стать ее ученицей, — пишет в своей «Автобиографии» Анни Безант. — Во мне все больше и больше росло сознание, что для изменения социальных бедствий нужно нечто более того, что у меня было. Социальное положение достаточно было для экономической стороны вопроса, но где взять вдохновение, импульс которого привел бы к осуществлению Братства человечества? Наши усилия организовать прочные кружки самоотверженных работников потерпели неудачу. Многое было сделано, но не было настоящего движения самоотверженной преданности, в силу которой люди работали бы только ради любви и стремились бы лишь давать, не требуя ничего взамен. Где был материл для создания более высокого социального ордена, где были отесанные камни для возведения храма человеку? Мною овладело отчаяние, когда я искала этого движения и его не находила. <���…>

Я прочла много книг, но они меня не удовлетворяли. <���…> Наконец, однажды, сидя дома в глубоком скорбном раздумье, как то была моя привычка после захода солнца, полная интенсивной, но почти безнадежной жажды разрешить загадки жизни и разума, я услыхала голос, ставший для меня впоследствии самым священным звуком на земле, призывавший меня к бодрости, потому что свет был близок. Две недели спустя мистер Стэд вручил мне два тома. «Можете ли вы написать рецензию о них? Мои молодые люди все сторонятся их, но вы настолько увлечены этими вопросами, что можете что-нибудь о них написать?» Я взяла книги; то были два тома «Тайной Доктрины» Е. П. Блаватской.

Я принесла домой свою ношу и села за чтение. Интерес возрастал с каждой страницей, но как все это казалось знакомым; как мой ум предугадывал выводы, как естественно это было, стройно, тонко и вместе с тем как понятно. Я была ослеплена светом, в котором разрозненные факты казались частями мощного целого, и все мои загадки, сомнения, задачи, казалось, исчезли. <���… >

Я написала рецензию и просила мистера Стэда представить меня автору и затем написала ей несколько слов, прося разрешения ее навестить. Я получила самую дружескую записку с приглашением прийти, и в мягкий, весенний вечер Герберт Берроус и я (его стремления тождественны были с моими в этом вопросе) пошли пешком от Notting Hill Station № 17 по Landsdowne Road, спрашивая себя, что мы увидим. После минутной остановки мы быстро прошли через переднюю и первую комнату, чрез раскрывшиеся перед нами двери; фигура в большом кресле перед столом; голос звучный, властный: «Милая миссис Безант, я так давно хочу с вами познакомиться». И моя рука очутилась в ее сильных руках, и я взглянула в первый раз в этой жизни в глаза Е. П. Блаватской. Мое сердце внезапно бросилось ей навстречу (узнала ли я ее?), и затем — стыдно в том сознаться — оно горячо запротестовало, отхлынуло назад, как дикий зверь, почувствовавший властную руку. Я села, после того как была представлена нескольким присутствовавшим здесь лицам, и стала слушать. Она говорила о своих путешествиях, о различных странах, вела свободный блестящий разговор; глаза ее были безучастны, а прелестные пальцы беспрестанно крутили папиросы. Ничего особенного не было сказано, ни слова об оккультизме, ничего таинственного, светская женщина, поддерживающая легкий разговор со своими вечерними посетителями. Мы встали, собираясь уйти, и на минуту завеса поднялась, и два блестящих проницательных глаза встретили мой взгляд, и голос ее дрогнул: «О, милая моя миссис Безант, если бы вы к нам примкнули!» Я почувствовала почти непобедимое желание наклониться и поцеловать ее под влиянием этого просящего голоса, этих глаз, но со вспышкой прежней непреклонной гордости и внутренней усмешкой над своим безумием я вежливо простилась и ушла, сказав несколько банальных и уклончивых слов. «Дитя, — сказала она мне много позднее, — гордость ваша велика; вы горды, как сам Люцифер». Но, право, мне кажется, что после этого вечера я никогда не проявила ее по отношению к ней, хотя гордость моя гневно пробуждалась в защиту Е. П. Б. много раз, пока я не поняла всей мелочности и бесполезности критики и не узнала, что слепые являются предметом жалости, а не презрения.

<���…> Я снова отправилась в Landsdowne Road, чтобы расспросить о Теософическом обществе. Е. П. Блаватская с минуту испытующе смотрела на меня: «Читали ли вы отчет обо мне Общества психических исследований?» — «Нет. Я никогда не слыхала о нем». — «Так прочтите его, и если по прочтении его вы вернетесь — тогда…

Ни слова больше она не сказала и стала рассказывать о своих путешествиях.

Я достала экземпляр отчета. Прочла и перечла его. Сразу увидела я, как шатко было основание, на котором возведено было это внушительное здание. Постоянные предположения, на которых основаны были выводы, невероятный характер обвинений и как самый сомнительный факт — мутный источник, из которого шли показания. Все вращалось вокруг правдивости Куломбов, между тем сами они себя клеймили участием в предполагаемых мошенничествах. Могла ли я поставить это в противовес открытой, бесстрашной натуры, луч которой я уловила, гордой, пламенной правдивости, сиявшей в ясных голубых глазах, честных и бесстрашных, как глаза благородного ребенка? Разве автор «Тайной Доктрины» мог быть этим низким обманщиком, пользующимся потайными дверями и двойными стенами? Я громко рассмеялась при мысли о подобной нелепости и отбросила в сторону отчет с искренним презрением честной натуры, умевшей распознавать себе подобных и отворачиваться от низости и подлости лжи. На следующий день я явилась в № 7 Duke Street Adelphi в Теософическое издательское общество, где работала графиня Вахтмейстер, одна из вернейших друзей Е. П. Блаватской, и подписала заявление о своем желании вступить в члены Теософического общества.

Получив свой диплом, я отправилась в Landsdowne Road, где нашла Е. П. Блаватскую одну. Я подошла к ней, поцеловала ее, но не произнесла ни слова. «Вы вступили в Общество?» — «Да». —

«Вы прочли отчет?» — «Да». — «Что ж».

Я стала перед ней на колени, взяла обе ее руки в мои и, глядя прямо в глаза, сказала: «Вот мой ответ: примите ли вы меня в число своих учениц и позволите ли вы объявить вас перед лицом всего мира моим учителем?» Ее строгое лицо смягчилось, глаза подернулись непривычной влагой; затем с более чем царственным величием она положила руку мне на голову. «Вы — благородная женщина. Да благословит вас Учитель».