Наталья Горбачева - Серафим Саровский

На обратной дороге из Курска на одной из почтовых станций пришлось заночевать. Перед сном он разбирал бумаги и наткнулся на запись об исцелении при мощах святителя Митрофана бесноватой девицы из дворян. И тут Мотовилов допустил дерзкую мысль:

«Вздор, этого не может быть! Посмотрел бы я, как в меня вселился бы бес, если я часто причащаюсь»… И в это самое мгновение страшное, холодное, зловонное облако окружило его и стало входить в судорожно стиснутые уста. Руки были точно парализованы и не могли сотворить крестного знамения.

Отвратительно ужасное совершилось, и для Мотовилова начался период тягчайших мучений. В этих страданиях он вернулся в Воронеж: «Продолжались эти муки в течение трех суток, так что я чувствовал, что весь внутри сожигался, но не сгорал». Утихли адские муки только после исповеди и причащения Мотовилова. По всем сорока семи воронежским церквам и монастырям были заказаны заздравные молебны. Епископ Антоний молился сугубо.

Вскоре после этого страшного и недоступного для обыкновенного человека испытания Мотовилов имел видение своего покровителя преподобного Серафима, который утешил страдальца обещанием, что ему дано будет полное исцеление при открытии мощей святителя Тихона Воронежского и что до того времени вселившийся в него бес уже не будет его так жестоко мучить.

Только через тридцать с лишним лет состоялось долгожданное торжество открытия мощей святителя Тихона Задонского, Воронежского чудотворца. В самый день праздника, за литургией, Мотовилов стоял в алтаре, молился и горько плакал о том, что Господь не посылает ему того исцеления, которого, по обещанию Серафима Саровского, ждала его измученная душа. Во время пения Херувимской он взглянул на горнее место и увидел на нем святителя Тихона, который благословил плачущего Мотовилова и стал невидим. Мотовилов в одно мгновение почувствовал себя исцеленным.

Богатый, благочестивый, но болящий муж достался Елене Мелюковой. И нужно было быть истинной «монастыркой», чтобы суметь вытерпеть тяжелые приступы его болезни. Прозорливый старец несомненно провидел будущее и знал, что эта пара соединена на небесах.

Приступы болезни Мотовилова выражались в жестокой по временам, неотвязной тоске, которая грызла его душу и отступала, бывало, только после причащения Святых Тайн и в паломнических поездках в дальние и ближние монастыри Киева, Воронежа, Задонска, Сарова, Дивеева. Он жил в тесном общении со всеми истинными столпами православия своего времени.

Мир не принял Мотовилова, ославил его сумасшедшим за то, что он пытался донести до людей грозные пророчества старца о судьбах России. Теперь святость Серафима Саровского ему, Мотовилову, защита, но в то время ему суждено было испить чашу горечи до дна, и он ее бестрепетно выпил, ни разу не поступившись своей верой и убеждениями.

Последние годы жизни Мотовилов окончательно предался странничеству. По всему простору Руси видели его красную шубу. Его так и звали: «барин в красной шубке». В марте 1878 года рассказывал он жене Елене Ивановне свой сон:

— Видел я сегодня во сне Царицу Небесную. Милостиво она так на меня взглянула, да и говорит мне: напиши-ка в Задонск к Зосиме (наместнику Задонского монастыря в семидесятых годах прошлого века. — Н. Г.), чтобы он выслал тебе точную копию моей иконы, которая служит там запрестольным образом. Когда ты ее получишь, то я поведу тебя по таким святым местам, которых ты еще не видел, и покажу тебе таких угодников Божиих, о которых ты и не слышал… Вот, матушка, не написать ли мне Зосиме, пусть вышлет мне эту икону.

— Куда ж ты ее денешь? Ведь у нас вся образная увешана иконами, — ответила Елена Ивановна.

— Куда-нибудь да денем.

В Задонск написали, и на это письмо наместник Зосима ответил так: «Знаю я, что у тебя места в образной уже нет. Образ большой, Прости, выслать тебе его не могу».

Не прошло и недели, как Мотовиловы получают новое письмо от Зосимы, в котором он просит прощения за отказ, потому что после первого письма явилась ему во сне Богородица, с угрозой ему выговаривающая, как он посмел не исполнить мотовиловской просьбы. «Икона тебе вышлется, как только мы ее напишем», — заключил второе письмо наместник.

Эту икону прислали Мотовилову в июле, место ей нашли. Елена Ивановна вспоминала: «Смотрю — начал он класть под икону ту деньги. Завернет в бумажку — и положит. Так и день, и другой, и много дней. Ну, думаю, собирается, стало быть, к святым местам, денег набирает. Так прошло с полгода, а он все никуда не ехал… И вдруг заболел мой Мотовилов, лег в постель и стал все хиреть и хиреть — доктора и болезни никакой не могли определить. А через день умер, не умер, а заснул — тихо-тихо, как ребенок. В день кончины и Тайн Святых причастился. Тут только я поняла, что это были за святые места и Божии угодники, которых обещала ему показать Богородица. За три дня до смерти застала я его утром такого радостного, веселого.

— Видел я, — говорит, — наш двор полон: все мои святые благодетели у нас на дворе собрались. Вот радость-то!

Похоронили мы его в Дивееве, и сколько собрал Мотовилов мой денег под иконой той, столько и стоили мне его похороны».

Монахиня Елизавета, келейница дивеевской игуменьи Марии, говорила так: «Николай Александрович, уезжая перед своей смертью в симбирское свое имение, был совершенно здоров. Прощаясь с нами, сказал: «Ну прощайте, матери! Бог даст, хоть бочком, да протащите меня к себе». Мы в этих словах усмотрели, что Николай Александрович говорит о жизни будущего века, про уготованные Богом Дивееву небесные обители. А вышло, что он свою смерть предрекал. Привезли его хоронить к нам, по его завещанию. Хотели внести в наш Рождественский храм, а гроб-то был большой и не мог войти в двери храма, и пришлось внести «бочком», так-таки бочком и протащили».

Окончилась многострадальная жизнь «Серафимова служки» в семьдесят лет. Блаженный он был, блаженным и умер.

Было невозможно не удивляться, сколько бодрости сохранялось в теле страшно изнуренного семидесятидвухлетнего старца Серафима, который много раньше смерти чувствовал, что физически мертв… Он так и сказал однажды: «Телом я по всему мертв, а духом только сейчас родился». Мысль о близкой смерти — близкой уже потому, что он почти дошел до обыкновенного предела человеческой жизни, вступив в восьмой десяток, приводила его в восхищение. Как-то одна монахиня, приходившая в Саров навестить его, спросила, прощаясь с ним, когда они увидятся. «Там увидимся! — сказал ей прозорливый старец и, поднимая руки к небу, воскликнул: — Там лучше, лучше, лучше!»

Несколько десятилетий в сенях при келье отца Серафима стоял дубовый гроб, сделанный его собственными руками, так как он был искусен в столярном деле, и давно было отмечено тяжелым камнем место, избранное им для могилы, у алтарной стены. Чуть больше чем за год до смерти отец Серафим начал прощаться с посещавшими его почитателями и говорил им: «Скоро двери убогого Серафима затворятся, и меня более не увидите». Некоторым людям он приказывал писать письма, чтобы приехали проститься с ним. На письма других, просивших его совета и благословения повидаться с ним, диктовал ответы, что более не увидится с ними.