Елена Обоймина - Свет земной любви. История жизни Матери Марии – Елизаветы Кузьминой-Караваевой

За окном вагона с мерно постукивающими колесами замелькали степи. К концу первого дня пути, в предвечерний час, утих людской говор в вагоне. На верхних полках спали мои сестра и брат.

Елизавета Юрьевна сидела против меня, лицом по ходу поезда. Сначала она задумчиво смотрела на пробегающую степь, была сосредоточенно молчалива (такой я ее часто видела), и вдруг, совершенно неожиданно для меня, взволнованно, тревожно заговорила. На лице ее появилась так свойственная ей улыбка – улыбка уголками губ. Она говорила о чувстве, которое роковым образом может захватить человека, о сомнении, может ли человек отдаться этому чувству, о чем-то запрещенном (о чем? – думала я). О невозможности нарушить какой-то завет, невозможности переступить через заветную черту. Она говорила о человеке, вероятно, сильном (имени его не называла), ей интересном. Говорила о страхе, владеющем ею, перед возможностью попасть под его влияние, потерять свою волю. Она как бы спрашивала у меня совета, я ей, конечно, что-то отвечала, но понимаю теперь, что говорила она не со мной, а сама с собой, ища ответа у себя. Улыбка время от времени вспыхивала на ее лице и потухала. Порыв прошел, она умолкла. Наступала ночь. Елизавета Юрьевна опять заговорила, тихо, почти шепотом, спокойно. Она говорила о Блоке. Читала его стихи, но я не помню какие, хотя Блока мы в то время хорошо знали. И уже совсем в темноте она сказала:

– Он любил людей, с которыми ему было легко молчать.

И мне показалось, что это он сказал о ней, что ему с ней было легко молчать. Мы легли. Спала ли Елизавета Юрьевна, я не знаю. Я не спала. Под стук неумолкающих колес мы быстро двигались к чему-то неизвестному.

В Петрограде мы расстались на вокзале. Больше мы с ней не виделись.

Типичен рассказ о своих чувствах, поведанный в дороге внимательно слушающему попутчику, с которым можешь никогда больше не встретиться… Опять же, откровенничала Елизавета Юрьевна не с «малознакомым ребенком», а с восемнадцатилетней девушкой, с которой, видимо, уже успела подружиться и которой, благодаря юному возрасту, как никому другому оказался близок доверительный разговор о любви…

После Октябрьской революции жизнь Елизаветы Юрьевны приняла совершенно неожиданный оборот. Еще весной 1917 года поэтесса (видимо, желая в таком качестве послужить народу) вступила в партию правых эсеров. В 1942 году она, уже называясь матерью Марией, напишет о своем участии в революции: С моим народом вместе шла на бунт, / В восстании всеобщем восставала…

Унаследовавшая многие идеи и методы народников, организация эсеров стала к середине 1917 года самой массовой и популярной среди партий. Радикализм привлек в ее ряды многих из тех, кто впоследствии перешел к большевикам. Разницу между эсерами и большевиками Елизавета Юрьевна определяла так: «Эсеры говорят – пусть вчерашний господин и вчерашний раб будут сегодня равными, а большевики говорят – пусть вчерашний раб будет сегодня господином, а господин – рабом». Конечно, партия эсеров в целом выражала интересы мелких и средних собственников, но считала-то себя партией крестьянской, что и подкупило в ней многих.

Объясняя своим читателям, почему Елизавета Юрьевна не примкнула к большевикам, кубанский автор Николай Веленгурин пишет в книге «Пути и судьбы»:

Наивность и идеологическая подоплека этих рассуждений очевидны. Но учтем, что писалось это в 1988-м. Хотя в упомянутом издании и без того масса фактических искажений и несуразностей. К примеру, приводимые Н. Веленгуриным стихи Кузьминой-Караваевой просто редактируются как бог на душу положит, отчего в них ломается размер и начисто пропадает рифма. Что касается писем, то здесь и вовсе простор недобросовестному автору! Мало того что зачем-то редактируется стиль письма (слово «видала», столь характерное для Елизаветы Юрьевны, правится на «видела» и т. д.), так еще и одни слова заменяются на другие. К примеру, широко известное «любовь Лизы не ищет царств? Любовь Лизы…» у Веленгурина звучит как «моя любовь не ищет царств? Моя любовь…». Чтобы было понятнее, наверное. Только кому? В литературе это называется самым настоящим подлогом. Обидно, что в свое время Краснодарское книжное издательство столь безответственно подошло к публикации книг такого «биографа», поверив ему, как говорится, на слово.

Летом в Анапе был избран Гражданский комитет, куда от партии эсеров вошла и Кузьмина-Караваева. В конце августа Елизавета Юрьевна (очевидно, по партийным делам) уезжала в Петроград и Москву. В любимую Анапу она вернулась в конце года, на Рождество.

Кузьмина-Караваева, несмотря на свою молодость (всего-то 26 лет!), была очень популярна среди местной интеллигенции, и вскоре, в феврале 1918-го, ее избрали товарищем (заместителем) городского головы Анапы. Елизавета Юрьевна заведовала «народным здравием и образованием». В конце февраля городской голова, депутат 4-й Государственной думы Никифор Иванович Морев, сославшись на здоровье, подал в отставку, и она автоматически стала его преемницей, то есть главой города – случай, небывалый для России того времени!

После установления в Анапе Советской власти Елизавета Юрьевна вошла в состав первого в городе Совета народных комиссаров, став (без ее, впрочем, согласия!) комиссаром по образованию и медицине. По долгу службы ей пришлось участвовать и в национализации собственности, принадлежащей крупной буржуазии. Кстати, она и здесь могла стать положительным примером для других: свое имение Хан-Чокрак с виноградниками и пахотной землей в количестве 60 десятин мэр Анапы подарила местным крестьянам с пожеланием, чтобы здесь устроили школу для крестьянских детей. Такая школа была действительно создана и просуществовала до конца 1940-х годов.

Елизавета Юрьевна приложила немало усилий для того, чтобы в городе не было бессмысленных арестов, обысков и других беззаконий. Уже будучи в эмиграции во Франции в 1923 году, она написала книгу «Как я была городским головой», в которой рассказала о своей работе в Анапе: