Валентин Бадрак - Стратегии счастливых пар

И если Мережковский создавал идеальный по вкусовым качествам гарнир к общему интеллектуальному продукту, то рекламой продукта занималась Гиппиус. Причем делала это превосходно. «Она позволяла себе все, что запрещалось остальным», – запальчиво написал о ней Виталий Вульф. Ее вопиюще броские мужские наряды, призванные ошеломлять, почти вульгарные выходки, чрезмерно броский макияж, волнующая игра с литературными мужами преследовали единственную цель – захватить пространство, заставить признанные умы служить идее и себе как весомой части этой идеи. За ее нарочитой демонстрацией женских прелестей (то при приеме в спальне полуодетой, то при выборе просвечивающей одежды) скрывалась метущаяся натура, стремящаяся прежде всего к тому, чтобы быть принятой, допущенной к «мужским» делам. В аудитории иллюзионистом выступала она – как женщине с демонстративным, взрывным характером ей это было под силу. И ей это безумно нравилось! И хотя она сама признавалась, что порой опережала мыслями мужа, разработчиком идеологии являлся как раз Мережковский – планета на литературном небосклоне замечательная и непохожая на бойких специалистов по использованию языковых форм прежде всего наличием идеи. Идеи, столь могучей и пробивной, едкой, как кислота, не было ни у кого из русскоязычных литераторов! Ни у лукавого Бунина с его словесными красотами, ни у остроумного Чехова с его разящей сатирой, ни у прямо линейнотро – гательного Горького с тяжелым комплексом униженного человека, ни тем более у противоречиво-благородного Куприна с его тревожностью и склонностью к хмельным дебошам. Нет смысла говорить о плеяде пылких поэтов, роившихся вокруг искусно созданного «салона» Гиппиус – Мережковского, пленявших певучей красотой рифм и проникавших в самое сердце, но никогда не определявших общее направление. Брюсов, Блок, Есенин и многие другие восходящие и взошедшие на литературный пьедестал современники не могли претендовать на роль мыслителей. В данном месте (в русскоязычной литературе) и в данный момент времени такой силой обладал лишь Мережковский. И вовсе не случайно проницательный обозреватель «Таймс» как-то назвал его истинным преемником Толстого и Достоевского.

В этой экспрессивной энергии духа, относящейся даже не литературе, а к деятельности философов и мыслителей, проявилась их двойная сила, мощь двойного удара по разуму современников. В этом и состоит главная польза объединения творческих порывов; достижение «понятости» и «принятия», что и для Мережкоского, и для Гиппиус в конечном счете составляло цель жизненных усилий. Поодиночке это было бы невозможно. Такая постановка вопроса если и не снимает с них ярлыки «ненормальности», то многое объясняет, потому что и невообразимый, сродни каторжному, труд Мережковского, и несусветное «кривляние» Гиппиус преследовали одну, причем общую, цель. Благодаря этой осознанной необходимости друг в друге, подкупающей культовости отношений, диковатом стоицизме и пластичности установок была написана убедительная мелодия их пронзительного, фанатичного счастья.

Надо сказать, что созрели для «пророчества» они тоже не сразу, литературно-художественный салон был лишь разминкой перед большим семейным предприятием.

Пожалуй, кульминацией их деятельности можно считать создание «Религиозно-философских собраний», что совпало с периодом окончания основных «чувственных исканий» Зинаиды, которая порой позволяла себе следовать за собственной страстью. Но и «разработка» программы «неохристианства», и придуманное «Царство Третьего Завета», которое должно было прийти на смену христианству, и глобализм идеи религиозно-философского возрождения интеллигенции в новом веке явились плодом общих усилий духа, прежде всего результатом попытки внутреннего совершенствования. Наверное, не будет преувеличением сказать, что главным достижением всей этой мыслительной архитектуры и сотворения нового мировосприятия явилась укрепившаяся любовь. Не после венчания и создания литературного салона, а именно после выношенных совместно идей родилась настоящая семья Мережковских.

Эта аура выдающейся семьи, безапелляционно «возглавляющей литературный процесс», естественно, возникла не на пустом месте. Их совместный духовный рост и реализация возможностей неразрывно связаны с ощущением семейного благополучия и семейного действия. О каждом из них ходили «свои» легенды, составляющие общую величественную «панораму» причудливой семьи. Работающий как часы, независимо от вдохновения, с утра и до полудня, а после обеда и прогулки – до самого вечера, вечно деятельный Мережковский очень скоро снискал себе славу «короля цитат». «Предварительные заметки в десятки раз превосходят окончательный текст», – указывает Юрий Зобнин, добавляя, что все написанное Мережковским, особенно его исторические романы, – «уникальный сплав художественного и научного мышления». Этот отрешенный труженик продолжал работу даже в ночлежке, нищенствуя во время фашистской оккупации во Франции. Собственно, то же касается и его подруги: Гиппиус, несмотря на тяжелую депрессию, вызванную смертью мужа, сумела практически «на последнем вздохе» взяться за литературную биографию Мережковского.

В их последних годах, и особенно в последних годах Зинаиды Гиппиус, высветилась истинная подоплека их брака: акт покидающей землю воли был все так же направлен на закрепление духовного единства союза с единственным мужчиной, которому она до конца верила и для которого жила.

Проблема молодости Зинаиды Гиппиус состояла не только в ее красоте, но и в откровенном томлении по страсти. «Прелесть ее костяного, безбокого остова напоминала причастницу, ловко пленяющую сатану», – писал о ней Андрей Белый, недвусмысленно намекая на почти нескрываемую, броскую сексуальность и бродящее в ней нестерпимое желание. Она вошла в литературное сообщество «пропагандисткой сексуального раскрепощения», гордо несущей «крест чувственности», о котором она довольно пространно высказалась в дневнике, будучи к тому времени уже четыре года замужем.

В то же время современный исследователь Александр Шувалов не исключает ее психосексуальной дисфункции, отмечая, что «при явном подчеркивании собственной сексуальной привлекательности больные истерией зачастую страдают психосексуальными дисфункциями (например, отсутствием оргазма)».

Она долгое время лукавила и играла с окружающими, но оказывалась не в силах переиграть саму себя. Когда, утомленная и неудовлетворенная, Зина возвращалась в свой поэтический мир, духовно-семейный романтизм и почти божественное море всепрощения вблизи мужа казались ей все более комфортными. Она забывалась в уютном мирке семейного благополучия – до тех пор, пока неуместный фетиш сладкой любви не начинал маячить с такой настойчивостью, что обету терпения снова приходил конец, и она отдавалась новой порочной связи. Одуряющее погружение в болото страсти сменялось блаженным смирением и призывами к Господу наделить ее силой, чтобы не сдаваться. Дмитрий Мережковский, упивающийся своей мудростью и духовным ростом, делал вид, что ничего не замечает. Хотя, наверное, он испытывал в такие моменты муки ада. Но, может быть, в том и проявлялась его мужская сила, что, отпуская свою кошку погулять, он испускал такие невыразимо-трогательные волны укора, что в итоге принуждал ее мучиться еще больше, чем сам.