Валентин Бадрак - Стратегии счастливых пар

Она в течение своей жизни много раз могла убедиться, что современный мир дал мужчине несколько большие возможности для маневра. Потому написала однажды: «Самый заурядный мужчина чувствует себя полубогом в сравнении с женщиной». Эти слова, написанные Симоной, во многом проясняют ее жизненную философию. В этом самоуничижении и самоподавлении прорывается наружу и боль познания тайных истин, и желание найти способ противостояния. Отсюда проистекает убивание Симоной в себе женщины-собственницы, показное пренебрежение эротизмом как вторичной сферой отношений на фоне растущего в ней философа. Философия Симоны де Бовуар является, прежде всего, попыткой обзавестись кольчугой от мужского, полигамного представления о мире. Она еще в юности приобрела для себя черепаший панцирь – так, казалось, удобнее вещать миру о своих опасных для пуританского общества принципах, считая себя неуязвимой и недостижимой. Она научилась своими острыми формулировками вспарывать действительность, как рыбье брюхо, не брезгуя и не опасаясь брызг крови. Вид рваных внутренностей никогда не вызывал у нее тошноты, – она жаждала проникнуть в самую глубь истин, рискуя даже целостностью собственной личности.

Снедали ли ее муки ревности?! И да и нет. Да, потому что, отвергая роль единственной и принадлежащей только одному мужчине самки, вырывая из своей души собственницу, она не могла преодолеть женского моногамного стремления к одним – единственным объятиям, к одному, родному запаху. И нет, потому что она безраздельно владела душой партнера. И кроме того, у нее была еще одна ценность: собственная литература и философия, собственное измерение самовыражения. Хотя любому мыслящему человеку понятно, что внешне привлекательный лозунг «Женщина должна жить для себя» содержит в себе шокирующую двусмысленность, а его существенная часть является не чем иным, как психологической защитой, упреждающей невозможность женщины жить для кого-то другого. «Если любовь достаточно сильна, ожидание становится счастьем». Да, эти слова Симоны предназначались не Сартру. Но ее жизнь принадлежала ему. Без остатка и без колебаний.

Никто не возьмется идеализировать жизнь; для одних она бездонный колодец; для других – воздушные облака, на которых можно парить бесконечно; для третьих – мрачная темница. Когда речь идет о паре, важно, чтобы оба представляли жизнь схожим образом: одинаково воспринимали запахи, цвета и получали близкие ощущения от прикосновения к поверхностям. А главное: суждения должны соответствовать негласно принятым и утвержденным двумя людьми понятиям, вызывать одни и те же ассоциации. Тогда получается задушевный разговор, удается общение. Без последнего не бывает счастливых пар, семья неспособна состояться. Сартр и Симона научили себя понимать друг друга, они взялись за игру, в которой разрешены все ходы. Их счастье жизни состояло исключительно в сходном миропонимании, хотя порой воля становилась на защиту разума и насильно сохраняла однажды утвержденные принципы. Лишь ноющая от боли душа, словно защемленная закрывающейся дверью, способна понять разницу между данными на словах клятвами и реальными ощущениями от увиденного вместо лица затылка партнера. Но два отверженных человека, определивших себе место в стороне от общества и как бы парящих над ним, научились преодолевать эту боль осознанно, убеждая себя в том, что эротика изначально отделена от любви. Счастьем для них стало самоубеждение в правильности своей новой формулировки взаимоотношений мужчины и женщины, убежденность, которую им же самим удалось вынести не без усилий, не без самогипноза. Конечно, тяжелее было Симоне, то и дело сталкивавшейся с фактором мужской полигамной чувственности, противопоставить которой иной раз было нечего, кроме своей воинственной неженской воли, кроме завоевательного интеллекта, возвращающего Сартра-мужчину к Сартру-философу, отвращающего от любвеобильных красоток, ибо философ в нем всякий раз занимал главенствующее место. Но погружение Сартра в телесные ощущения, как бы ни старалась Симона убедить себя в ничтожности физиологии в сравнении с духовным, всегда оставались занозами в ее собственной душе. Ведь она хорошо осознавала, что секс имеет свою философию и что ее счастье состоит в том, что женщины, дарящие ее другу чувственные наслаждения плоти, неспособны насытить его душу. Лишь она ведала этой обширной зоной личного, закрытым от всех тяжелым сейфом, лишь у нее был ключ от его беспредельного духовного мира, и она могла этим гордиться, несмотря на публичное признание второсортности женщины в обществе. Но и в ней самой философ, после долгих метаний и сомнений, все-таки победил, и это выразилось в отказе от «счастливого» брака с Нельсоном Алгреном. В решении Симоны проскальзывает мазохизм, аскетическое подавление желания в пользу принципов. Это была окончательная победа разума над чувственностью, воли над комфортным для женщины ощущением принадлежности кому-то. Желание захватить всю свободу мира оказалась сильнее приятных оков супружества. Пара, прошедшая через такое испытание, могла гордиться: колдовское зелье самовнушения одержало победу, новый эликсир счастья был найден! Но не оказалась ли эта победа искусственной иллюзией самомнения, сотканной из воздушной паутины? Этого не знает никто.

Создание странно иллюминированного, в чем-то бесстыдного, в чем-то сюрреалистического мира, в котором философско-литературные грезы доминируют над всеми остальными формами бытия, сделали Сартра и Симону непокорными героями времени, неподвластными какому-либо влиянию со стороны ранее существующих или приобретающих новый блеск символов. Порой создается впечатление, что эти два непримиримых с миром труженика, выступившие на одной ниве, сознательно создавали из своего союза очередной феномен. Их «не-семья» как нельзя лучше вписывается в созданную Сартром феноменологию, методологию искусственного формирования захватывающих, увлекающих и вопиющих символов. Наиболее удивительным кажется все же «природный феномен» – встреча на необъятных просторах планеты двух увлеченных идеями «феноменизации» своих личностей, не исключено – как уникального способа увековечивания.

Со временем взгляды Сартра несколько трансформировались. В этом присутствовала своя логика. Во-первых, с возрастом появлялось все меньше надобности в амурных похождениях. В откровенном письме Симоне он даже признался, что «ощущает себя мерзавцем» за свои легкомысленные связи. И хотя даже в шестьдесят лет в его сумбурной жизни было легковесное приключение с семнадцатилетней алжирской девочкой (в конце концов удочеренной), это скорее была борьба плоти с угасанием, и к этой борьбе его спутница жизни относилась с известным снисхождением. Во-вторых, он становился тяжеловеснее, серьезнее и мудрее и все больше места в жизни отводил философии. Эта область принадлежала исключительно Симоне, здесь она властвовала безраздельно, без конкурентов. В третьих, пришла долгожданная слава. Были шумные, переполненные людьми залы – его лекции. Были долгие и увлекательные путешествия, в том числе совместное с Симоной посещение СССР. Был эпохальный спор с Камю, прерванный трагической гибелью последнего. Были Нобелевская премия и горделивый отказ от нее в угоду своим принципам. Наконец, пришла старость, и дал о себе знать измученный невероятным трудом организм. Впрочем, он никогда и не собирался отказаться от Симоны, она всегда, даже в периоды безумно – разгульной жизни оставалась его единственной привязанностью. Он не искал ей альтернативы, просто не желал в своей жизни двойственности, так часто свойственной мужчинам: жить и любить одну, искать чувственного наслаждения с другой или другими и скрывать все это даже от себя. Он предложил открытое признание своей полигамной натуры, отказываясь от каких-либо требований к партнерше, но признавая свое право игнорировать ее требования. Но она поддерживала спутника и даже не думала выдвигать какие-либо требования. «Сам принцип брака непристоен, поскольку он превращает в право и обязанность то, что должно основываться на непроизвольном порыве» – таков был ее официальный ответ, закрепленный книгоиздателем. Жан-Поль Сартр и Симона де Бовуар не могли согласиться на обычный брак, который, по интересному замечанию психоаналитика Карен Хорни, имел бы фатальное сходство с чиновником, не подлежащим увольнению. Эти два человека прожили довольно странную совместную жизнь, но неизменно бережное отношение друг к другу, взаимное духовное обогащение и неослабевающая тяга к общению друг с другом убеждают нас в их праве на такой союз. Они были многим обязаны друг другу и осознанно ценили это. Эпохальная книга Симоны «Второй пол» была задумкой Сартра, любезно предложенной своей подруге; точно переданные женские переживания в его произведениях появились благодаря откровениям его спутницы. Они жили одним дыханием, обладали единой душой – поэтической и рациональной одновременно, блуждающей, словно во сне, поддающейся тайным импульсам и безумным порывам. Но это был их выбор.