Исаак Дойчер - Троцкий. Изгнанный пророк. 1929-1940

Но общественный баланс сталинского государства, продолжал Троцкий, нестабилен. В долговременной перспективе должен победить либо социалистический, либо буржуазный элемент. Непрерывный рост неравенства — опасный сигнал. Управленческие группы не будут бесконечно долго удовлетворяться потребительскими привилегиями. Рано или поздно они станут стремиться оформиться в новый класс собственников через экспроприацию государства, став акционерными владельцами трестов и концернов. «Можно спорить, что крупного бюрократа мало волнует, каковы господствующие формы собственности при условии, что только они гарантируют ему необходимый доход. Этот аргумент не учитывает не только стабильность прав самого бюрократа, но также и вопрос о его наследниках… Привилегии имеют лишь половину своей цены, если их нельзя передать чьим-то детям. Но право завещания неотделимо от права собственности. Недостаточно быть директором треста, надо еще быть и акционером. Победа бюрократии в этой решающей сфере будет означать ее превращение в класс собственников». Троцкий отмечал, что Сталин не может председательствовать над этой конверсией; его режим основан на общественной собственности и плановой экономике. Превращаясь в новую буржуазию, бюрократия по необходимости вступит в конфликт со сталинизмом; и Сталин, поддерживая ее стяжательство, невольно подрывает не только свою собственную власть, но и все завоевания революции. Эта опасность представлялась Троцкому столь близкой, что он, не колеблясь, заявил, что Конституция 1936 года «создает политические предпосылки для рождения нового класса собственников». Как в 20-х, так и в 30-х годах он считает бюрократию или ее часть потенциальным агентом капиталистической реставрации, но чуть ранее он рассматривал ее как помощницу кулакам и нэпманам, а теперь, после «ликвидации» этих классов, он рассматривает ее уже как независимого агента.

В ретроспективе это мнение оказывается полностью ошибочным. Будучи далекой от того, чтобы наложить лапу и присвоить средства производства, советская бюрократия в последовавшие десятилетия останется на страже общественной собственности. Следует, однако, заметить, что Троцкий вел речь о превращении бюрократии в буржуазию как об одной из нескольких возможностей; он осторожно отметил, что не следует смешивать потенциальность с реальностью. Он имел дело, как он подчеркивал, с беспрецедентным, сложным и загадочным феноменом в то время, когда сталинистский антиэгалитаризм и реакция против раннего большевизма достигли высшей точки. Теоретик не может ничего принимать на веру, он не может исключить возможности, что эти тенденции могут высвободить могучие и независимые силы, совершенно враждебные социализму. Действительно, временами казалось, что Сталин, представляя собой двусмысленное сочетание «ленинской ортодоксальности» с отвращением к революционным принципам, ведет Россию к самой грани Реставрации. Троцкий не имел сомнений, что эту грань он не может преступить. Он боялся, что это смогут другие, даже через труп Сталина.

Однако тот же самый страх мучил и Сталина, и вот почему он свирепствовал со своей собственной бюрократией и под предлогом борьбы с троцкизмом и бухаринизмом косил ее в каждой из идущих друг за другом чисток. Одним из результатов репрессий было то, что они не допустили консолидации управленческих групп в общественный слой. Сталин разжигал их стяжательские инстинкты и отвинчивал им головы. Это было одним из самых смутных, наименее обсуждаемых и тем не менее важных последствий перманентного террора. В то время как, с одной стороны, террор уничтожал старые большевистские кадры и устрашал рабочий класс и крестьянство, с другой стороны, он держал всю бюрократию в состоянии постоянной текучести, непрерывно обновляя ее состав и не позволяя ей вырасти из состояния протоплазмы или амебы. В таких обстоятельствах менеджерские группы не могли стать классом собственников, даже если бы они этого очень хотели, — они не могли начать накопление капитала на свой собственный счет, пока висли в воздухе между своими конторами и концентрационными лагерями. Точно так же, как он «ликвидировал» кулаков, Сталин постоянно «ликвидировал» эмбрионы новой буржуазии, и в этом он опять действовал в своей варварско-деспотической манере, исходя из молчаливо принятых предпосылок, сформулированных Троцким. В любом случае, потенциальная бюрократическая буржуазия была не просто домыслом Троцкого. Он терпеливо преувеличивал ее жизнестойкость и способность к самореализации, точно так же как он преувеличивал мощь класса кулаков. И он опять недооценил хитрость, упорство и беспощадность Сталина. Манера, в которой Сталин и поддерживал, и подавлял буржуазный элемент в этом состоянии, была совершенно чужда и даже непостижима для Троцкого, который, как всегда, считал, что только сознательный и активный рабочий класс сможет дать отпор антисоциалистическим тенденциям государства.

Все же Троцкий тоже понимал, что советские рабочие не желают вновь восставать против бюрократии, ибо, даже если они и были ей враждебны «в своем огромном большинстве», они боялись, что, «выбросив бюрократию, они откроют дорогу для реставрации капитализма…». Рабочие понимали, что на данный момент «бюрократия продолжает выполнять необходимую функцию» «сторожа», охраняющего их завоевания. «Они неизбежно прогонят бесчестного, нахального и ненадежного надзирателя, как только увидят другую возможность». Каков парадокс! Та же самая социальная группа, которая могла превратиться в новый класс собственников и уничтожить революцию, была до некоторой степени и защитником революции. Троцкий понимал, что «доктринеры могут не удовлетвориться» его оценкой ситуации: «Они хотели бы категорических формул: да — да, и нет — нет», и, естественно, социологический анализ был бы прост, «если социальный феномен всегда имел бы законченный характер». Но он отказывается силой заталкивать реалии в какую-то чистую схему и давать «ради логической завершенности» «какое-то законченное определение незавершенному процессу».

Сталкиваясь с совершенно новой и «динамичной общественной формацией», теоретик может произвести только рабочую гипотезу и позволить событиям сделать им проверку.

События опровергли гипотезу о трансформации бюрократии в новый класс собственников уже в 30-х годах, но еще более — во время и после Второй мировой войны. Тогда нужды национальной обороны и уничтожение буржуазного порядка в Восточной Европе и Китае мощнейшим образом укрепили обобществленную структуру советской экономики. Сталинистское государство, поощряя или помогая по собственным причинам революции в Восточной Европе и Азии, создало могучий противовес своим собственным буржуазным тенденциям. Послевоенная индустриализация, непомерное расширение советского рабочего класса, рост массового образования и возрождение уверенности рабочих в себе имели склонность к подавлению буржуазного элемента в государстве, а после смерти Сталина бюрократия была вынуждена делать уступку за уступкой в направлении равенства масс. Конечно, напряженность в отношениях между буржуазным и социалистическим элементами государства продолжала существовать, и, будучи присущей структуре любого посткапиталистического общества, ей было суждено сохраняться в течение еще очень долгого времени. Управляющие, администраторы, технические специалисты и квалифицированные рабочие оставались привилегированными группами. Но разрыв между ними и подавляющей массой трудящихся в середине и в конце 50-х годов, а также в начале 60-х сужался. А поэтому баланс сил между противоречивыми элементами в стране очень отличался от того, что было, когда Троцкий писал «Преданную революцию». Троцкий сам ожидал такого разворота событий: