Гельмут Пабст - Дневник немецкого солдата (Военные будни на Восточном фронте 1941-1943)

Прямо напротив солнца поднялись грибообразные облака от следующих разрывов. Один за другим они поднимались, принимая причудливые очертания то в виде капустного стебля, то в виде кончиков струй, то - сжатого кулака. Все время пикирующие бомбардировщики ныряли в дым, и через окуляры видны были огромные комья земли, взлетающие в воздух. Огневой вал устремился вперед к тыловым районам противника.

Сначала видно было отдельных людей, а затем группы отступающих назад. Но были еще желтые вспышки, вырывающиеся из стволов танковых орудий, и вновь и вновь облако на востоке, которое свидетельствовало о том, что ведется настильный ракетный огонь. Наши батареи отвечали интенсивным заградительным огнем. К вечеру мы достигли цели, и неприятель явно сник.

Моя смена прибыла с парой повозок, груженных бревнами. Было так спокойно, что мы могли доехать прямо до землянки. Все поздоровались за руку. Подпорки и доски были свалены быстро и спокойно, и скоро повозки опять удалились и растаяли, как привидения, в лунном свете. В четыре мы повесили плащ-палатку перед входом и зажгли первый огонь в печке. В 4.30 поплелись обратно, еле передвигая отяжелевшие ноги, смертельно уставшие.

2 октября 1942 года. Передовой наблюдатель доложил о двух попаданиях из тяжелых минометов. Блиндаж так сильно поврежден, что им уже нельзя пользоваться. Жертв нет. Вся наша работа пошла насмарку. Ладно, построим новую землянку.

Вечер. В будущем месяце мне предстоит жить в этом блиндаже одному. То есть когда я опять вернусь на батарею. Я рад. Я так счастлив, когда в одиночестве. Этим утром Эду разбудил меня просто потому, что хотел поболтать, а я был таким уставшим. Вечером парии подсаживаются, чтобы рассказать о своих проблемах. Иногда мне тактично приходится избавляться от них. У меня так много дел, а когда работы немного, иногда хочется почитать книгу. Нельзя же все время отдавать разговорам. Я хочу самому себе сделать бутерброд из хлеба с маргарином и поразмышлять. Большинство людей, кажется, не разделяют со мной эту потребность побыть одному, но одиночество никогда не было мне в тягость.

В любом случае я фактически не бываю одинок. Есть печка, которая поет на свой лад. А наверху среди досок живет мышь. Они - мои друзья, с которыми я разговариваю.

Сегодня закончено возведение нового блиндажа передового наблюдательного поста, уже готового к заселению, что, вероятно, подтверждает новость о неизбежном продвижении, с которой прибыла смена, доставившая последний груз досок для второго настила крыши.

Мы умудрились мирно провести последние три дня. Ничего особенного не происходило. Пожалуй, мы даже и запаха пороха не ощущали. Как бы то ни было, наша траншея глубока. Что касается типов, подползающих ночью с автоматами, и горизонтального пулеметного огня, то это все - "комариные укусы". Мы к ним привыкли и почти не слышим. Легкая противотанковая пушка русских разбила вдребезги одну из наших пулеметных огневых позиций, и траншею обдало землей, выбитой из бруствера. Но, поскольку сам пулемет находится там только ночью, мы посмеялись. Жаль, что я был в соседнем секторе, пристреливая цель по дальности, а то бы я ему показал, этому маленькому выскочке. Однако на следующий день я открыл по ней интенсивный огонь, и она замолкла. Тут не требовалось большого артиллерийского искусства; мы находились на расстоянии всего в четыреста метров друг от друга. Но это был впечатляющий момент, потому что русские видели меня, и я доставил им много хлопот. К счастью, мне уже была отдана команда для стрельбы, и в оставшуюся часть дня они уже больше не обнаруживали никаких признаков своего присутствия.

Попасть в эти противотанковые пушки трудно. Они все время меняют позицию. Выдвигаются вперед, производят несколько выстрелов и исчезают, прежде чем успеваешь опомниться. Если не находишься на месте, получив команду открыть огонь, то не успеешь поразить их.

Я шагаю вдоль линии полевых укреплений в приятной компании наших бородатых бойцов. У некоторых и в самом деле отросли бороды, длинные бороды, которые сделают честь и подводнику. Они неугомонны. "Вы только посмотрите, кто тут, наш артиллерийский рекогносцировщик. Иди сюда, мой мальчик, я тебе покажу кое-что. Это то место, где тебе предстоит подавить огневую точку, как раз вон там. А в следующий раз, парень, если не факт, что тебе придется произвести туда для меня двадцать выстрелов, я приду и сам растоплю печку, чтобы обогреть твою землянку". - "Давай, давай немного прищемим хвост старому ивану; у меня есть снайперская винтовка..." Мы залегли бок о бок, один с биноклем, другой глядя в оптический прицел...

Рано утром я шел по траншее и наткнулся на часового - маленького человека с круглым лицом под стальной каской. Он стоял там один, съежившись от холода, переминаясь с ноги на ногу. Какой-то человек выскочил из блиндажа, высокий, худощавый парень с рыжей бородой. Они дружелюбно поприветствовали друг друга.

"Не осталось сигаретки, старина?" - спросил низкорослый. "Конечно, найдется, - сказал долговязый улыбаясь. - Подожди, секунду, я принесу".

"Знаешь, - сказал часовой, когда тот удалился (и чувствовалось, что ему с самого начала хотелось сказать это), - мы большие друзья, нас водой не разольешь". Его круглое лицо светилось, и он был счастлив, что я стою здесь, чтобы порадоваться этому великому и прекрасному человеческому чувству. Высокий вернулся, и оба они прислонились к стенке траншеи, затягиваясь поочередно сигаретой. "Смотри-ка, - подумал я, - в этом уже нет ничего необычного, что один человек идет в огонь ради другого, это так просто и само собой разумеется".

Обратно я ехал в полной темноте. Дождь хлестал в лицо. Когда мы не были уверены, по той ли дороге едем, лошади находили дорогу сами. Я нашел свою одинокую землянку, в которой обнаружил почту и штабель дров, оставленные товарищем.

Последний вечер в блиндаже на старой артиллерийской огневой позиции. Мои товарищи читают, я пишу. Жаркая печка накалилась докрасна. Есть запас шнапса; в котелке - вода из ближайшей лужи, мы хотим сделать грог. Мне нужно только слегка нагнуться, чтобы взять лежащие между ног поленья. Все под рукой, не нужно вставать с места. Мышь подняла возню среди досок, грызет их, и вниз летят опилки. Иногда я беру щепку и тычу ею в дыры, тогда на некоторое время становится тихо. Это почти единственное, что нарушает наш покой.

Ничто уже больше не взбудоражит нас. Я говорю это не для бравады, а рассуждая спокойно и здраво, с некой индифферентностью.

Будь что будет - вряд ли это превзойдет то, что мы уже пережили. Когда я думаю об этом, мне почти хочется сказать - враг уже больше не способен предпринять такие штурмы. То, что доставляло нам беспокойство прошлой зимой, было не русской пехотой, а специальными сибирскими отрядами. Теперь мы на основании приобретенного здесь опыта можем сказать: таких отрядов у противника уже больше нет. Каждый штурм ему приходится предварять интенсивной артиллерийской подготовкой и широко использовать бронетехнику, если хочет иметь шанс на успех. Даже при этом его пехоте не удается продвигаться вперед. А то, чего он не смог достичь до сих пор, не достигнет и в наступающую зиму. Вероятно, он может прорваться тут и там, но не сможет закрепить успех. Для нас это только дело терпения, стойкости и упорства - ни одно из этих качеств не является ни выдающимся, ни таким, о котором можно много шуметь, но каждое из них требует от человека в конечном счете больше, чем требует любая атака.