Леонид Млечин - Горбачев и Ельцин. Революция, реформы и контрреволюция

Но невероятно преуспевшие и внезапно разбогатевшие молодые (и не очень молодые) люди не воспринимались как заслуживающие уважения и почета. В представлениях людей сохранялась прежняя иерархия: значимы те, кто служит государству. Торговля, сервис, вообще бизнес — занятия второго сорта. Люди, добившиеся успеха, как и многообразие выбора, вызывали злобу и зависть. Считалось, что разбогатеть можно только неправедным путем.

Приспособление к новым правилам жизни оказалось невероятно сложным. Самым болезненным стала даже не потеря сбережений как таковых, а пропавшее ощущение надежности бытия. Государство больше не гарантировало работу и зарплату, получение образования и бесплатного жилья. В советские времена квартиру ждали десятилетиями (многие так и не дождались), но была надежда… Трудно было примириться и с утратой привычного социального статуса. То, что недавно считалось почетным, перестало быть таковым. Ветеран органов госбезопасности или профессиональный партийный работник внезапно обнаружил, что его профессия вовсе не так почетна. Новая жизнь словно перечеркнула прошлое. Юрист оказался более важной фигурой, чем офицер.

Труднее всех пришлось тем, кто работал в тяжелой промышленности и военно-промышленном комплексе. Вместо привилегированного положения (высокие зарплаты, спецснабжение) — резкое падение доходов (а иногда практически безработица) и престижа. Государство перестало закупать оружие в невероятных количествах. А потребители, получив выбор благодаря свободе торговли, приобретали импортную, а не отечественную технику.

Правительство зависело от политических решений президента, а он тяжело переживал потерю симпатий населения. Борис Ефимович Немцов, тогдашний губернатор Нижегородской области, рассказывал, как Ельцин приехал в город, поговорил с людьми, которые возмущались ценами, сел в машину и обреченно произнес:

— Господи, что я наделал.

Для него утрата народной любви была невыносимой. На съезде народных депутатов Аман-Гельды Тулеев бросил Ельцину:

— Борис Николаевич, вы россиян обманули, все, что можно разрушить, вы уже разрушили, больше разрушать нечего.

В конце мая 1992 года президент пригласил к себе Гайдара:

— Егор Тимурович, мы резко сократили военные расходы, государственные инвестиции, дотации сельскому хозяйству, расходы на науку, образование, здравоохранение, культуру. Скажите мне, где теперь база нашей политической поддержки?

Аппарат правительства, по словам бывшего вице-премьера и министра экономики Якова Моисеевича Уринсона, на девяносто процентов состоял из бывших работников аппарата ЦК и других аппаратчиков. Бурбулис говорил коллегам:

— Ребята, когда эти советские чиновники увидят, что мы вкалываем днем и ночью, чтобы спасти страну, они станут нам помогать.

Его предсказание сбылось лишь частично. Многие институты советской системы нисколько не изменились. Реформаторы полностью сосредоточились на экономике и мало уделяли внимания изменению судебной системы (ведь советские судьи считали себя частью карательного аппарата), правоохранительных органов, вообще политике — тогда как следовало помогать развитию партий и местного самоуправления.

Осенью 1991 года победу в стране одержали демократы, но не демократия. Ее еще следовало создавать, а новая власть решила пока что опереться на сохранившийся от советской власти государственный аппарат, что казалось весьма прагматичным решением. Это решение сохранило огромный бюрократический аппарат, перед которым — в новой экономической жизни — открылись невероятные возможности личного обогащения.

Ельцин не желал «беспокоить» силовиков, поэтому позволил им полностью сохраниться. Прокуроры, чекисты и милиционеры, отодвинутые революционными переменами в сторону, с недовольством, раздражением, а то и с плохо скрываемой ненавистью следили за деятельностью молодых реформаторов. Ждали, когда вновь придет их время. И дождались. В СССР в органах прокуратуры числились 34 тысячи сотрудников, в сегодняшней России — примерно 50 тысяч (при населении вдвое меньшем). Российская бюрократия превратилась в касту, неэффективную и развращенную невероятной коррупцией.

Летом 1992 года Ельцин от отчаяния заставил правительство печатать деньги, что привело к новому всплеску инфляции. Борис Николаевич не очень хорошо понимал, что такое финансы. Георгий Гаврилович Матюхин, первый председатель российского Центрального банка, рассказывал, как Ельцин в каждую поездку по стране брал с собой деньги. Он звонил Матюхину и говорил:

— Я еду туда-то, мне надо столько-то миллионов рублей.

И приехав, щедро раздавал эти миллионы, не задумываясь над тем, что покупает популярность, подрывая финансовое благополучие страны.

Если бы правительство Гайдара поработало подольше, удалось бы избежать многих трудностей, с которыми потом столкнулась страна. За годы реформ, скажем, в угольной промышленности количество шахтеров и дотации из казны сократились, зато производительность труда увеличилась вчетверо. Россия впервые стала экспортировать уголь. И — что особенно важно — снизился уровень смертности на подземных работах. Но за годы реформы отрасли закрыли 188 убыточных шахт и разрезов. Число шахтеров сократилось на полмиллиона человек.

Производительность труда на таких крупных производствах, как «Северсталь», Норильский металлургический комбинат, «Магнитка», по подсчетам бывшего министра экономики профессора Евгения Григорьевича Ясина, не так уж сильно отстает от американского уровня. Составляющие успеха: конкурентная среда и невмешательство государства в дела частного владельца… Но результаты дали о себе знать далеко не сразу. А страну сжигало нетерпение.

Гайдаровские реформы, породившие иллюзорные ожидания быстрого преображения, сменились горьким разочарованием, когда надежды не оправдались. Эйфория первого периода новой России была настолько сильной, что затем в стране распространилась настоящая депрессия — от сознания собственного бессилия. Деньги и власть опять достались кому-то другому. И нет сил это изменить.

А еще поднялся уровень преступности, появились новые способы обмануть.

— Оказалось, что люди в значительной части — сволочи, — говорил «Московскому комсомольцу» уже упоминавшийся Николай Шмелев. — Академик Станислав Шаталин тоже до самой его кончины недоумевал, откуда все это поперло… Мы все забываем о том, что несчастья российские с 1917 года уничтожили весь первый сорт в стране, по разным данным, от четверти до трети населения. Три поколения! Поколение революции, военное и послевоенное. Репрессии прекратились только в 1953 году. По оценкам биологов, ущерб от этих страшных погромов народ сможет компенсировать примерно через пять поколений… За это время три миллиона человек уехали из страны — еще одна эмиграция. Наш человек там как-то меняется. И в церковь ходит по воскресеньям, и жену не бьет, и хорошо работает, и соседи его уважают. А в скотских условиях человек в скотину превращается…