Леонид Млечин - Холодная война: политики, полководцы, разведчики

Горбачев с надеждой говорил о продолжении переговоров с Соединенными Штатами:

— Мы признаем и ценим вклад президента Рональда Рейгана и членов его администрации, прежде всего господина Джорджа Шульца… Будущая администрация США во главе с вновь избранным президентом Джорджем Бушем найдет в нас партнера, готового — без долгих пауз и попятных движений — продолжить диалог…

«Шульц и другие рассказали о выступлении Горби в ООН, — записал в дневнике Рейган. — Мы с Джорджем Бушем встретились с Горби втроем. Затем обед — присутствовало человек двадцать, включая переводчиков и стенографов. Обед и переговоры закончились в три часа. Считаю встречу большим успехом. Отношения лучше, чем во время прежних встреч. Горби говорил так, словно считает нас партнерами в создании лучшего мира. Потом втроем поехали к заливу, осмотрели статую Свободы и нью-йоркские небоскребы. Я улетел в Вашингтон. Рад был тому, что Нэнси была дома».

Михаил Сергеевич отказался от применения силы, это было расставание с доктриной Брежнева, обещание не вмешиваться в дела Восточной Европы. Его речь в ООН стала предвестием фантастических перемен в Восточной Европе, наступивших в 1989 году.

В январе 1989 года парламент Венгрии разрешил свободу собраний и союзов. В феврале власти согласились на многопартийность. В марте сто тысяч будапештцев прошли по городу, требуя вывода советских войск. 2 мая венгерские войска начали сматывать колючую проволоку на границе с Австрией. В железном занавесе образовалась дыра. Через нее устремились на Запад восточные немцы, которые приехали в братскую социалистическую Венгрию. Несмотря на требования властей ГДР, венгры отказались их задерживать.

Американская администрация не поспевала за происходящим в Восточной Европе. Рональда Рейгана в Белом доме сменил Джордж Буш-старший. Он не привык делать крупные ставки или оспаривать традиционные истины, и это наложило отпечаток посредственности на его президентство. Буш, как и Рейган, тоже не любил читать длинные бумаги. Ведомства шли на разные ухищрения, печатали бумаги мелким шрифтом, чтобы больше поместилось. Он предпочитал выслушивать людей. Буш верил в личную дипломатию. Часто говорил по телефону с лидерами других государств. Не любил эмоциональных и непредсказуемых политиков. Предпочитал солидных, надежных, с кем можно договариваться.

Администрации Буша было не по силам оценить масштабы революционных преобразований, происходивших на Востоке. Лидер «Солидарности» Лех Валенса внушал Джорджу Бушу, что Польше нужна серьезная экономическая помощь. Президент ничего не ответил.

4 июня представители «Солидарности» победили на первых после войны выборах в сейм, и компартия добровольно отдала власть. Талантливый польский публицист Адам Михник назвал американских руководителей сомнамбулами.

Впрочем, и западноевропейцы полагали, что Европа кончается на Эльбе, и желали держаться подальше от Востока. Раскол Европы, произведенный холодной войной, был вполне приемлем для большинства европейцев.

Во время встречи на Мальте в декабре 1989 года Буш и Горбачев договорились, что конфронтация между Западом и Востоком осталась в прошлом. Восемьдесят девятый вообще казался годом чудес — особенно когда рухнула Берлинская стена.

Еще в январе 1987 года Рейган из Западного Берлина обратился к Горбачеву:

— Если вы хотите мира и стабильности, если вы желаете мира и процветания вашей стране, господин Горбачев, снесите эту стену!

Берлинскую стену в ноябре 1989 года снесли сами берлинцы, когда увидели, что ни Горбачев, ни руководство ГДР не решатся остановить их силой.

Престарелый Эрих Хонеккер утратил представление о том, что происходит. И группа членов политбюро сговорилась убрать генсека, как в свое время сам Хонеккер избавился от своего предшественника Вальтера Ульбрихта. Казалось, история повторяется. Против Хонеккера ополчился его любимый воспитанник — второй секретарь ЦК Эгон Кренц, тоже в прошлом руководитель Союза свободной немецкой молодежи. Разница состояла в том, что попытка либерализации режима осенью 1989 года привела к исчезновению социалистического государства с политической карты мира. ГДР держалась только жесткостью режима.

18 октября 1989 года Эрих Хонеккер, которому сделали операцию на желчном пузыре, открыл заседание политбюро. И тут его старый соперник Вилли Штоф поставил вопрос о смене генсека и еще двух секретарей ЦК, отвечавших за экономику и пропаганду. Никто не вступился за Хонеккера. Проголосовали единогласно, и его эпоха закончилась. Единственным надежным союзником Хонеккера был секретарь ЦК Гюнтер Миттаг, отвечавший за экономику, но его накануне крушения ГДР положили в больницу…

Граждане ГДР требовали права свободно ездить в Западную Германию. Новое руководство подготовило и опубликовало робкий проект закона, который никого не устроил. Тогда решили открыть границу явочным порядком. Когда вечером 9 ноября первый секретарь столичного горкома партии Гюнтер Шабовски объявил об этом на пресс-конференции, социалистическая система рухнула.

«Конечно, были отдельные руководители, которые в последний момент хотели прибегнуть к китайскому варианту (подавление выступлений студентов на площади Тяньаньмэнь), — вспоминал Клаус Гизи, бывший министр культуры ГДР. — Члена политбюро Миттага, который был правой рукой Хонеккера, я считал способным на это, но в общем, по моим впечатлениям, никто не был готов пойти на это. Режим пал сам, как подточенный термитами дом. Он высится перед вами в полном великолепии, но стоит к нему прикоснуться, как сыплется штукатурка, все рушится, и вы, онемев, стоите перед кучей мусора».

Никто не ждал этого! Недавний канцлер ФРГ Гельмут Шмидт еще 22 сентября 1989 года, выступая от имени Социал-демократической партии, говорил:

— Беспорядки в Восточной Германии могут поставить под угрозу весь процесс реформ в Восточной Европе. Немецкий вопрос решится только в следующем столетии.

Диктатуры всегда кажутся сильнее, чем они есть на самом деле.

В глазах Запада, прежде всего для людей того поколения, ГДР немногим отличалась от Федеративной Республики. Более того, социалистическое государство было свободно от общества потребления и считалось высокоморальным обществом. Вместе с тем западные немцы высокомерно посмеивались над авторитарной устарелостью социалистической системы. На этом фоне они лучше смотрелись.

9 ноября 1989 года было первым днем, когда весь мир впервые в послевоенные времена испытал симпатию к немцам. Мир даже удивился, что и немцы способны испытывать какие-то искренние человеческие чувства. Для большинства берлинцев это была бессонная ночь счастья. Никогда еще — ни до этого дня, ни после — восточные и западные берлинцы не были так рады друг другу. Эйфория — так можно было сказать о настроениях берлинцев.