Леонид Млечин - Ленин. Соблазнение России

Ленин обещал румынского посла отпустить. Но румыны объявили об аннексии Бессарабии. Совнарком разорвал отношения с Румынией. Некоторые принципы советской внешней политики были заложены в первые же месяцы после революции. Это глубокое неуважение суверенитета других государств и презрение к международным договорам. Советские руководители исходили из того, что «пролетарское государство имеет право на красную интервенцию, походы Красной Армии являются распространением социализма, пролетарской власти, революции».

Но вольница первых послеоктябрьских дней быстро сменилась жестким бюрократизмом. Новой власти нужна была хорошо организованная государственная машина.

«При входе в круглую белую башню у Александровского сада, — вспоминал современник, — у меня были затребованы пропуск и документы. На другом конце моста, в воротах Боровицкой башни, контроль был повторен с еще большей строгостью. Лишь после телефонного запроса в канцелярию, действительно ли комиссаром ожидается такой-то, я получил разрешение войти в Кремль. Идя через мост, я спиною чувствовал взоры не спускавших с меня глаз чекистов.

Здесь не было ни грязи, ни тесноты, ни беспорядка. Здесь все было чисто, чинно и просторно. Чисто и бело от нетронутого снега на тротуарах и по-старинному подтянутых солдат. Менее чем в любом ином месте Москвы была здесь видна революция. Здесь, откуда она исходила, еще царило старинное благообразие. В Кремле большевизм ощущался не разнузданным произволом революции, а твердою революционною властью».

Ни следа не осталось от предреволюционного лозунга равенства.

Только поначалу вожди испытывали те же трудности, что и все.

«В Петрограде — времени не было, — вспоминала Коллонтай. — Когда мы, собственно, ели? Помню только раз, после Совнаркома. Кажется, это было в три часа ночи, в столовой Совнаркома. Нам принесли огромные ломти хлеба с паюсной икрой. Это было удивительно вкусно. Теперь, когда мы сыты, понимаем, что мы, в сущности, голодали всю зиму.

Я помню — еще в ноябре шведские товарищи привезли нам (Совнаркому) ящик с провизией: консервы, колбасы, сыры. Мы делили провизию с канцелярией. Я резала круглый красный голландский сыр, когда Владимир Ильич вышел из своего кабинета и, увидев сыр, остановился:

— Сыр все-таки вещь хорошая.

— Хотите кусочек?

— Давайте.

Я отрезала ему полумесяц. И себе — поменьше. Но тотчас началось заседание Совнаркома. Неудобно было идти с сыром, оставила в канцелярии вместе с пакетиками консервов.

На столе возле Ленина лежал еще не начатый им полумесяц с кусочком свинцовой бумажки, приставшей сбоку. Все заседание поглядывала я на этот кусочек и радовалась своей доле, что съем дома после заседания. Но когда заседание окончилось, в канцелярии не оказалось ни сыра, ни пакетиков с консервами. Кто-то уже “экспроприировал”. И тогда это было настоящее “огорчение”».

18 ноября 1917 года на заседании Совнаркома решили:

«Признавая необходимым приступить к самым энергичным мерам в целях понижения жалованья высшим служащим и чиновникам во всех без исключения государственных, общественных и частных учреждениях и предприятиях, СНК постановляет:

— назначить предельное жалованье народным комиссарам в 500 рублей в месяц бессемейным и прибавку в 100 рублей на каждого неработоспособного члена семьи; квартиры допускаются не свыше одной комнаты на каждого члена семьи…

— поручить министерству финансов и всем отдельным комиссарам немедленно изучить сметы министерств и урезать все непомерно высокие жалованья и пенсии».

Но революционный аскетизм исчезал буквально на глазах.

Юлий Мартов писал до отъезда в эмиграцию:

«Что касается коммунистического сословия, то его привилегированное положение почти не прикрыто, или, лучше сказать, менее скрыто, чем в прошлом году. Такие люди как Рязанов, Радек и Рыков, которые раньше воевали против неравенства, теперь не скрывают на своих столах белый хлеб, рис, масло, мясо… бутылку неплохого вина или коньяк. Карахан, Каменев, Бонч, Демьян Бедный, Стеклов и другие просто наслаждаются жизнью. Только Анжелику (Балабанову), Бухарина и Чичерина из звезд первой величины все еще можно отметить за их простоту нравов».

В январе 1919 года Коллонтай записала в дневнике:

«Заходил Александр Гаврилович Шляпников, он сейчас губернатор Астраханского края. Он меня высмеивает за то, что во мне много интеллигентщины:.

— Вы говорите, что вас смущает совесть, что вы живете в Доме Советов и имеете обед и более или менее теплую комнату, а на окраинах один ужас. Но ведь с чего-то нам начинать надо. Кто живет в Домах Советов? Не враги же народа, а те же рабочие-партийцы. Это вы все ищете себе самой оправдание и как бы обеляете себя тем, что разводите жалобу по поводу страданий народа. Выбейте из себя эту интеллигентщину. А так вы неплохой человек, товарищ Коллонтай…».

Леонид Красин писал семье, оставшейся за границей:

«Тут у нас такое идиотское устройство, что сами народные комиссары питаются в Кремле в столовой, семьи же их не могут из этой столовой получать еду, и потому Воровский, например, питается в столовой, а Д. М. Воровская и Нинка пробавляются неизвестно как и чем. Купить же что-либо можно лишь за невероятные цены. Как вообще люди живут — загадка».

Советская власть организовала своим вождям усиленное питание. 14 июня 1920 года Малый Совнарком (правительственная комиссия, занимавшая относительно мелкими вопросами) утвердил «совнаркомовский паек». Ответственным работникам ЦК партии полагалось на месяц (в фунтах, один фунт — четыреста граммов): сахара — 4, муки ржаной — 20, мяса — 12, сыра или ветчины — 4. Два куска мыла, 500 папирос и 10 коробков спичек. Наркомам и членам Политбюро давали больше, им, скажем, полагалась красная и черная икра. В последующие годы пайки для руководящего состава все увеличивались и увеличивались.

Нарком по иностранным делам Георгий Васильевич Чичерин пожаловался Троцкому: «Все журналисты сбежали за границу от голода, я же сбежать за границу не могу и потому дошел до крайней слабости и постепенно гасну…».

Рассказу о том, что нарком голодает, Троцкий порядком удивился и перебросил письмо председателю Совнаркома с короткой припиской: «Тов. Ленину. Неужели нельзя накормить Чичерина? Или это голодовка против “системы”?»

Время действительно было крайне трудное, однако новая власть заботилась о том, чтобы руководящие кадры не голодали, не мерзли и по возможности ни в чем не испытывали нужды. Так возникла система кремлевских пайков, отмененная только при Горбачеве. Появилась и кремлевская медицина, существующая и по сей день. Сначала в Кремле установили два зубоврачебных кресла. А когда в 1918 году началась эпидемия сыпного тифа, нарком здравоохранения Николай Семашко и управляющий делами Совнаркома Владимир Бонч-Бруевич подписали «План организации санитарного надзора Кремля», чтобы позаботиться о здоровье наркомов и членов ЦК. Правда, только уже после смерти Ленина, буквально через неделю, 31 января 1924 года на пленуме ЦК Климент Ворошилов сделает доклад «О здоровье партверхушки». После этого началось создание особой, разветвленной системы медицины для высшей номенклатуры.