Мухтар Маи - Обесчещенная

Заседания проходили при закрытых дверях. Журналисты ждали во дворе. В зале находились только обвиняемые, свидетели и адвокаты. Судья вмешивался время от времени, когда в прениях адвокатов накалялись страсти.

На последнем заседании председатель был готов вынести на следующий день свой вердикт. Я не присутствовала, когда он допрашивал префекта и супрефекта, того, который дал мне подписать чистый лист, и его людей. По их словам, мои показания того времени отличались от сегодняшних.

— Я вас вызвал, потому что вы все были там, когда Мухтар давала показания, и вы все ответственны за то, что написано в этих документах.

Префект ответил:

— Господин председатель, позвольте мне сказать вам, что не мы придумали все это. Мухтар мне говорила об этом еще раньше, когда приходила в мой кабинет, и полицейский, которого я вызвал, сказал мне: «Ничего страшного, это должно быть в материалах дела, я проверю», но он так и не принес мне документы.

Судья рассвирепел:

— Именно поэтому мне и хочется засадить вас в тюрьму!

Тем не менее он его отпустил и объявил, что постановление суда откладывается.

Глубокой ночью 31 августа 2002 года в ходе специального заседания суд вынес свой вердикт. Шестеро были приговорены к смертной казни и выплате пятидесяти тысяч рупий за возмещение убытков. Четверо из них за изнасилование Мухтар Биби и двое других за участие в заседании джирги и подстрекательство к изнасилованию — то есть Фаиз, глава клана, и тот самый Рамзан — оба в качестве присяжных джирги. Этот последний выставлял себя в роли посредника, выступающего в интересах нашей семьи; в действительности это был лицемер и предатель. Он сделал все возможное, чтобы мастои добились чего хотели, а мой отец ему доверился.

Восемь других обвиняемых были отпущены на свободу.

Журналистам, ожидавшим решения суда, я сдержанно заявила, что удовлетворена приговором, но мои адвокаты и прокурор подают апелляцию на решение суда освободить восемь других членов клана мастои. Со стороны шести приговоренных также подается апелляция на пересмотр смертного приговора. Так что все еще не закончилось, хотя я и одержала победу. Тем не менее борцы за права человека ликовали. Символ борьбы в лице Мухтар Биби стал для них примером.

Я могла вернуться в свою деревню с высоко поднятой головой, под скромной, подходящей к случаю шалью.

У меня оставалось еще школа, которую я хотела построить, но это было непросто. Странным образом иногда меня покидали силы. Я похудела, щеки ввалились от усталости. Эта драма, прервавшая мое мирное существование, как и громкая победа, подхваченная прессой, доконали меня. Я устала говорить, противостоять мужчинам и их законам. Обо мне говорили как о героине, в то время как я была совершенно без сил. Когда-то я была веселая, смешливая, но это все осталось в прошлом. Прежде я обожала шутить с сестрами, любила свою работу, вышивание, занятия с детьми. Сейчас мне все опостылело. С этими полицейскими вокруг дома я чувствую себя узницей, даже если я и одержала триумф над своими палачами.

Адвокаты, правозащитники уверяли меня: апелляция занимает много времени — год, а то и два — и все это время я буду в безопасности. Даже те, кого освободили, не посмеют и пальцем пошевелить против меня. Это правда. Говорили, что благодаря моей смелости я представила на всеобщее обозрение условия жизни женщин в моей стране и теперь другие женщины пойдут моим путем. Но скольких из них поддержат их семьи, как поддержали меня? Скольким выпадет шанс, что журналисты расскажут о них в газете, что организации по защите прав человека мобилизуются до такой степени, что заставят вмешаться само правительство? В долине Инда столько деревень, и в них столько неграмотных женщин. Столько женщин, лишенных чести и средств к существованию, которых их мужья и их семьи отвергнут и оставят без защиты. Это так просто.

Мое желание построить в деревне школу для девочек углублялось. Идея возникла у меня буквально чудом. Я искала способ обучать девочек, дать им смелость учиться. В деревнях матери обычно не делают ничего, чтобы им помочь, потому что они сами ничего не могут. Девочка должна помогать по дому, отцу и в голову не придет отдавать ее в учение. Что узнает она от матери, живя в отдаленной провинции? Как готовить шапати, варить рис или дал, стирать белье и сушить его на стволе пальмы, резать траву, пшеницу, сахарный тростник, готовить чай, укладывать спать младших и ходить за водой на колонку. Мать поступала так, и ее мать делала то же самое до нее. Потом наступает пора выходить замуж, рожать детей, и этот цикл повторяется от женщины к женщине.

Но в городах и даже в других провинциях женщины учатся, становятся адвокатами, учителями, врачами, журналистами. Я их встречала. И они не показались мне недостойными. Они уважают своих родителей, мужей, но они имеют право на собственное слово, потому что они обладают знаниями. Для меня это было просто: надо дать знания девочкам, и начать обучать их следует как можно раньше, до того, как матери примутся воспитывать их по собственному облику и подобию.

Никогда не забуду высказывания полицейского, обратившегося к префекту, когда я хотела дать свои показания:

— Дайте я вам объясню, она не умеет говорить...

Я дала отпор. Потому что у меня есть характер? Потому что я была унижена? Потому что вдруг оказалась свободна от своих слов? Или из-за всего этого вместе взятого?

Но я заставлю девочек научиться читать, и сама научусь. И никогда больше я не подпишу чистый лист бумаги отпечатком своего большого пальца.

В какой-то момент мною овладело желание создать небольшую больницу, потому что я помнила, как страдала моя сестра, умершая от рака из-за отсутствия настоящего ухода. Но такое учреждение стоит гораздо больше, чем школа: надо нанять врача, медсестру, приобрести медикаменты для бесплатной раздачи — настоящая головная боль. Когда я оказалась перед представительницей правительства, я выпалила «школа» чисто инстинктивно, потому что до этого события я и не помышляла ни о какой школе. В той драме я чувствовала себя скованной по рукам и ногам, бессильной противостоять ходу событий. Если бы я знала, что написал полицейский, все могло бы быть по-другому. Он попытался бы манипулировать мною как-то иначе, но не с этой стороны.

В некоторых районах базовая полиция и высокие функционеры являются заложниками племенных отношений, контролируемых крупными фермерами. В конечном итоге командуют именно они. Я могу считать, что выжила при этой системе благодаря моей семье, средствам массовой информации, проницательному судье и вмешательству правительства. Моим единственным храбрым поступком было то, что я решилась говорить — тогда как меня учили молчать.