Владимир Герлах - Изменник

Как будто ее не было, никого не было кроме них двух: одного — немецкого офицера в белом кителе, который, она, дура, когда-то стирала, красивого, самоуверенного со снисходительной улыбкой, и другого русского штатского в куцем потертом пиджаке дяди Прохора, славного, но некрасивого, неловкого и смущенного, говорили они о многом, о России, ее прошлом и настоящем, о достижениях русского руководства и его промахах, о Германии и ее социальных реформах, только не о войне. Как будто войны и не было, избегали, видимо, говорить о том, что их особенно мучило. Галанин сам принял заранее меры предосторожности: «О войне, Иван Петрович, не будем говорить. Ни к чему это Вам будет тяжело и мне неприятно. К тому же мы оба будем кривить душой, бояться. Давайте говорить просто о нашей родине и о всем остальном мире. Постараемся найти то общее, вечное и прекрасное, что связывает все народы. Например об искусстве, литературе, я вот, например, всегда твердил немцам, что в литературе они отстали от всех, философы они знаменитые, согласен, но скажите пожалуйста, есть у них свой Толстой, Достоевский или Виктор Гюго, или Джек Лондон?

Нет! а почему? Потому что они жизни не видят, живут абстрактными идеями и к этим идеям стараются подогнать свою убогую жизнь. Возьмите этого идиота Ницше».

Ваня старался тоже говорить, говорили оба умно. Хотели блеснуть перед внимательными серыми глазами, инстинктивно боролись за первенство, подстерегая ободряющую улыбку нежных губ. Улыбки были и всегда Ване хотя, к сожалению, ему было далеко до Галанина, который, хотя и был дилетантом, но знал как будто все и говорил о всем просто красиво и оригинально. Ваня был превосходный инженер, но узкий специалист. Машины и их детали знал превосходно, в мировом положении разбирался плохо и говорить красиво не умел и не хотел, путался и, ни с того ни с сего, блаженно, глуповато улыбался. Вера старалась помочь ему и очень умело наводила разговор на тему, где Ваня мог бы показать в полном блеске свои знанья. Ваня сразу же бросился в самую гущу интересных технических чудес. Но Галанин сразу понял западню и ловко вывернулся из неудобного положения, выпил стакан водки, закусил хрустящим огурцом и рассмеялся: «Но, дорогой Иван Петрович, тут вы меня посадили в лужу. Каюсь, что ваши турбины для меня китайская азбука. Я умею их только смазывать, да лупить молотком по зубилу. Вам нужна целая аудитория, да какая. По, крайней мере университетская, вузовская, как у вас говорят. Давайте лучше выпьем за здоровье вашей невесты; видите как она тоже скучает!»

Ваня с готовностью согласился, выпил целый стакан, погнался за этим опытным пьяницей, опьянел еще больше, взял большой кусок рыбы в соусе, чтобы закусить, уронил его на скатерть, пальцами поднял и пачкая рот ел. Вера сердилась и возмущалась: «Ваня не пей. Ты еще слабый, не пей, а то я рассержусь, не гонись за пьяницами!» Но Ваня ее не слушал, разговаривал с Шуркой и смотрел на нее противными масляными глазами. Галанин, поморщившись отпил глоток водки, ловко орудовал ножом и вилкой, как будто хотел подчеркнуть Ванину неловкость, небрежно улыбался: «Это, кажется камень в мой огород! Вы неправы, Вера Кузьминична, я вовсе не пьяница, я пью редко». Вера зло подхватила: «Зато метко. Ваши пьяные поездки по району, мне все известно. Даже как вашего Аверьяна девки раздели и пьяного заперли в сарае!!» — «Аверьяна? Ах да, что-то припоминаю, но Вера Кузьминична я вам не Аверьян!»

По хамски от нее отвернулся и начал говорить с батюшкой о церкви, о его тяжелых службах и бесконечных свадьбах и крестинах, советовал: «Вы, о. Семен, напрасно сами себя утомляете, соберите их всех сразу в кучу и венчайте. Хорошо и быстро». О. Семен не соглашался: «Согласен, ничего не имею против, но как же я их вокруг аналоя водить буду? ведь спутается такое великое множество женихов и невест. Все наоборот получится. Нет, никак невозможно. Буду и дальше венчать в одиночку, хотя и трудно. Бог труды любит». Вера слушала и сердилась еще больше на всех, а больше всего на своего будущего мужа Ваню, который не умел и не хотел бороться с Галаниным!

Прием как будто удавался на славу. Дядя Прохор сдержал свое обещание и трезвым никто не был, только Вера, девушка скромная и сдержанная и, как ни странно, Галанин. Но тому, наверное, нужно было выпить ведро водки, чтобы напиться! Ваня вышел на двор, чтобы подышать свежим воздухом но обратно не дошел, улегся на кухне, на диване дяди Прохора, чтобы отдохнуть и сразу заснул тяжелым сном, похожим на обморок. Дядя Прохор и тетя Маня, говорили с батюшкой о том, что их больше всего интересовало, о свадьбе своих детей. Столетов рассуждал с Бондаренко о возможностях увеличения производства винного завода, Шурка в углу шепталась со Степаном. Минута казалась подходящей.

Вера и Галанин остались как будто одни во всем мире, сидели друг против друга, и можно было, наконец, объясниться. Вера решительно встала: «Господин комендант, тут мне говорили, что немцы решили конфисковать и уничтожить здесь в городе некоторые книги. Хочу с вами посоветоваться. Вы, как немец должны быть в курсе дела и сказать мне что я должна спрятать и что могу им показать». — «Ну какой я авторитет? Это дело комиссии. Время еще есть, когда она еще соберется». Но Вера настояла на своем и увела его к себе, смотрела как он перебирал ее маленькую библиотеку: «Вот эти произведения Ленина и этого осла Сталина нужно уничтожить, попадетесь — будут неприятности. Этого еврея Маркса тоже. Я удивляюсь, Вера, как вы можете читать такую чепуху. Я как то взялся за его «Капитал» на французском языке, прочел несколько страниц и уснул, скучно!» Посмотрим дальше. А, Лермонтов, какое прекрасное старинное издание, прекрасные стихи. Вот например, послушайте, не знаю поймете ли вы их, ведь это целый потонувший мир. А все-таки какая неумирающая красота:

И так далее и посмотрите как он хорошо кончает:

«Проселочным путем люблю скакать в телеге и, взором медленным пронзая ночи тень, встречать по сторонам, вздыхая о ночлеге! дрожащие огни печальных деревень!»

«Вы слышите эту музыку слов? Видите этот летний или весенний вечер, темнеющую тень горизонта, бедные избы наших колхозников и эти дрожащие огни? Красиво и грустно!» Он сам подошел к тому вопросу, который ее мучил! Да! он скакал в телеге по району! наслаждался сам вечерним лесом и дрожащими огнями, после того как ее обманул и выгнал на улицу. А потом в колхозах пьянствовал, пьянствовал и развратничал как самый последний подлец. Так ему и сказала: «Вы, Галанин, негодяй и подлец, каких мало». Галанин сел на ее кровать, так же, как сел и потом лег на нее год назад, нахмурившись закурил папиросу: «Вера Кузьминична, вы кажется сегодня напились на радостях, советую вам выпить воды и успокоиться»: — «Я не так пьяна как вы. Я знаю, что я говорю — вы негодяй! вы меня обманули, когда уверяли меня в своей дружбе. Уехали сами в Парики, а, когда увидели меня на улице, заставили Аверьяну ехать в другую улицу. Вы пьянствовали и развратничали с грязными колхозными девками целых восемь дней. Вы меня выгнали со службы, как надоевшую вам прислугу. Вы устроили на работу Варю Головко чтобы потом с ней жить. Как все это низко и грязно. Вы злой и нехороший человек. Вот!»