Владимир Герлах - Изменник

Кивнув головой хотела пройти мимо, торопилась пока солнце не село и удивилась, вдруг, увидев, как Семенчук, соскочив с телеги подошел к ней, озираясь по сторонам и сказал странным шепотом заговорщика: «Товарищ Вера! Тут я вам записочку привез, приказал он мне передать вам в собственные руки. Он вас ждет! Милый мой человек! Очень даже с большим нетерпением!»

Вера остановилась с недоумением смотрела в бегающие виноватые глаза Семенчука, машинально взяла свернутый вчетверо большой белый запачканный конверт без надписи: «Что такое? Да что с вами? От кого письмо? Кто вам приказал и кто меня ждет?» Но посмотрев внимательнее в знакомые голубые глаза, поняла все. Такое же восторженное торжественное лицо бывало у Семенчука тогда, давно, когда Аверьян в бричке привозил их обоих в Парике, в дом, который купил Галанин и он, староста, встречал своего любимого коменданта.

Оглянувшись назад, сказала: «Пойдемте, пройдемся, пока я прочту это письмо. Почти бежала по пустынной улице, в сопровождении партизанского связного, разорвала конверт, дрожащими пальцами вытащила оттуда бумагу, на которой таким знакомым незабытым почерком, было написано несколько строк по старой орфографии с буквой ять и твердым знаком: «Вера, я жду тебя в Париках, в моем доме. Мне нужно переговорить с тобой во что бы то ни стало! Выяснить все. Буду ждать до утра. Если не приедешь с Семенчуком, приду сам в Озерное! А. Галанин».

По тону письма видно было, что он знал многое. И весь он был здесь со своей упрямой волей, которая не хотела считаться с жизнью и с действительностью. Он ждал ее в своем доме! Просто и до глупости смешно! Как будто, она была его рабой! Она возмутилась, так что чуть не задохнулась, обернулась к еле успевающему бежать за ней Семенчуку: «Что это значит?» -

«Это значит, что я должон вас к нему доставить… немедля! Так и сказал. Я вот только покормлю и напою лошадь и поедем! До темноты вас доставлю — будьте уверенны! В сохранности. Он так мне и сказал: до смерти буду вам благодарен, Семенчук! И будет!»

Вера посмотрела с изумлением на него, как будто перед ней был не партизан, а немецкий староста, совершенно переставший думать о последствиях своего поступка, хотела узнать, как это могло случится и осторожно его расспросила обо всем, была поражена: «Вы говорите, что он хочет к нам перейти! Неужели вы ему поверили?» — «Вот ни на столечко! Да разве ж я такой дурак? Вы бы только его видели и послушали как он говорил! — Хочу бороться за любимого отца народов Иосифа Виссарионовича! говорит, аж шипит! И рот перекосил! Даже очень мне обидно стало за нашего товарища Сталина и за всех нас!» — «Так как же вы смеете меня к нему звать? Вы знаете, чем все это может кончится и для меня и для вас?» -

«То то и оно, что все знаю и всего боюся, но не могу ему не подчиниться! Самому чудно и противно! А посмотрю на него и плакать хотиться и за него и за нас всех! Так поедем, я тута по соседству, у Филиппа, только немного сам передохну и лошадку покормлю, и вы приходите и поедем! Вот рады будем все и он, и вы и мы!» Ушел не дав ей ответить! Да отвечать и не нужно было. Она твердо знала, что не поедет! Между ними все было кончено и тем, что она жила с Ваней, она порвала то последнее, что их соединяло, противоестественную, животную любовь!

Спокойно обошла раненых, закрыла глаза одному умершему у нее на руках, зашла к доктору Минкевичу, сделала ему доклад об обнаруженных за время ее болезни непорядках, условилась о завтрашней поездке к Ване, уже вышла на быстро темнеющую улицу, бегом вернулась и спокойно смотря в глаза Минкевичу сказала: «Забыла вам сказать! Я еду сейчас в Парики! Там Галанин, который явился к Семенчуку и хочет перебежать к нам! Так как он никого не знает хорошо у нас, и знает о моей связи с дядей Ваней, хочет условиться со мной о всем, думаю, что он может быть нам полезен, на время войны, а там посмотрим, что с ним делать! Я вернусь завтра утром и сразу поеду к товарищу Холматову с докладом… Прошу нас не беспокоить… не забудьте, что Галанин сделал много добра для района. Вы ведь знаете?»

Минкевич, конечно знал, но от удивления не мог сказать ни слова! только кивнул головой, а когда медсестра вышла, ударил себя по лысеющему лбу: «Скажите пожалуйста! Галанин! И кто бы мог подумать!» Как старый холостяк был со странностями, часто говорил сам с собой, отрывистыми непонятными фразами…

На улице залитой лунным светом Веру догнала телега старосты Париков. Семенчук помог ей усесться с ним рядом, заботливо покрыл ее плечи своим тулупом: «Похолодало, товарищ Вера! Так вам теплее будет! Перестанете дрожать! Да вы не бойтесь! Он вас простит! Я вас в два счета!» Вера молчала с трудом согрелась в теплой овчине, смотрела на темную лесную дорогу, по которой бежали прозрачные лунные тени, ни о чем не думала. Все в ней пело и звенело, неслыханной божественной музыкой, он вернулся и он ее ждал в их доме!

Никогда в своей жизни Семенчук не ездил так быстро, в особенности ночью и по лесу. Приехав в колхоз Семенчук заставил уставшую лошадь дать то последнее, что она могла дать, погнал ее наметом и осадил только на берегу Сони, около маленького домика, который купил перед отъездом Галанин, предполагая навеки остаться хозяином этого дома. С тех пор много воды утекло, фронт подходил все ближе и Се-менчук перестал надеяться когда-нибудь увидеться со своим комендантом, в одной комнате ссыпал рожь и гречиху, в другой поселил свою тещу старую и сердитую бабку, которая занималась сбором и сушкой целебных трав; сдавала их потом регулярно советской власти, поэтому и пропитался весь дом сладким и крепким запахом лесной травы.

Когда Галанин изъявил согласие отдохнуть в своем доме, Зинка увела бабку, комнату быстро убрала, заслала чистенько постель, вымыла пол и протопила грубку. Когда зажглась вечерняя звезда, привела белогвардейца, зажгла на столе крошечный фитилек, плававший в горшочке льняного масла, разложила в тарелках скромное колхозное угощение: молоко, масло, сыр, хлеб и мед, поклонилась ему в пояс, как учила мать, ушла, снаружи через полуоткрытое окно смотрела на Галанина, сидящего молча за столом; вздохнув, побежала лугом домой, потом несколько раз наведывалась и видела все то же: Галанин сидел, не шевелясь, за столом и смотрел на мигающее пламя светильника. Так шло время а потом приехал ее отец с медсестрой Верой. Зинка в окно наблюдала, как вбежала Вера и бросилась на колени перед вставшим

Галаниным, обхватила его ноги. Как он ее поднял и прижал к себе. Засмеялась и прыснула от окна догонять телегу отца, который не спеша подъезжал к своему дому. Напугала… — «Фу ты… Зинка! Чего ты ночью таскаешься!» Зинка весело смеялась: «Я, тятя, подсматривала как они повстречались! Так заобнимались, зацеловались! Чудо!» — «Зацеловались! Еще бы! Это тебе не дядя Ваня, а сам товарищ Галанин! Ну и ладно! Простил, значит!»