Владимир Герлах - Изменник

Так и было. Выстроились все в каре на церковной площади и вышедший к бойцам Галанин подробно рассказал о капитуляции, на которую согласился полковник Ланг и предложил выбирать. Тем, кто надеялся на милость победителей, оставаться на местах, другим, которые решат сражаться и дальше, выйти из строя и присоединиться к нему. Этих героев он надеется вывести из окружения и спасти, как он их вывел в свое время из России и Шато Шинона. Говорил коротко и ясно, замолчав, ждал… недолго. Первым вышел из строя Аверьян и похромав стал за его спиной, за ним два взвода первой роты, один второй и очень мало третьей, никого из четвертой и, к удивлению всех, почти весь обоз, но без санчасти. Из немцев только оберлейтенант Закржевский, фельдфебель Рам, Грос…

Таким образом стало сразу ясно, кто не на словах, а на деле решил пропасть с Галаниным, а кто готов был лизать ж… Сталину, только бы спасти свою жалкую жизнь, рубить дрова и подметать снег в Заполярье или стать покорно лицом к стенке в ожидании пули в затылок. В то время, как Галанин, не теряя времени, приказал своим людям завладеть всеми пулеметами и минометами, сдающиеся ушли на околицу деревни, где под командой Бема, вместе с Калбом, Гопом и Лотом строили своих подчиненных. Торопились скорее уйти, так как поведение Галанина и его головорезов не предвещало ничего хорошего. Под предлогом что он боится внезапной измены, Закржевский направил все свои пулеметы в сторону трусов как он назвал сразу всех, кто не захотел быть больше игрушкой в руках Галанина, просил честью уйти, так как он не ручался за своих солдат.

Согласились, но просили дать хоть немного вина и автомашины для начальства… Закржевский улыбнулся своей улыбкой польского ксендза: «И не просите! не даст ничего, говорит что дает вам полчаса времени, чтобы вы убирались. Я с ним согласен, так как вижу, что вы Бем, не офицер, а трус, и все кто с вами! Я лично счастлив, что продолжаю служить под его командой, уверен, что как нибудь мы вывернемся, в то время как для вас все кончено, завтра вы будете сидеть в лагере для военнопленных, а послезавтра вас будут судить, как военного преступника! Вы еще не забыли Дюна? Итак, повторяю, через полчаса если вы еще не уберетесь, я прикажу моим пулеметчикам открыть огонь по вашей банде!» Так как умирать никому не хотелось и война была фактически уже кончена, подчинились и ушли пехотной колонной с огромной простыней на древке, как приказал утром Ланг.

Темнело… Галанин вышел на площадь и в церкви влез на колокольню. Стал рядом с Закржевским, смотрел на огоньки выстрелов врага, который начал обстреливать позиции его отряда, узнав, без сомнения, от Ланга что небольшой отряд Галанина не подчинился его приказанию и решил продолжать бесполезное сопротивление.

Галанин успокаивал себя и Закржевского: «Теперь я уверен, что мы выскочим! Может быть не все но, наверное, большинство! Тут только продержаться немного, пока окончательно не стемнеет и двинемся. Уверен, что пройдем незаметно! Вы видите, где они стреляют, вот там и там, везде где дороги! мы туда и не пойдем! Проскользнем у них под носом! Теперь вот что, Закржевский! Если со мной что-нибудь случится, вы примете командование нашим отрядом и выведете его в Швейцарию! Там вам будет трудно не дать моих детей в обиду. Но постарайтесь! сделайте все возможное, что бы их не выдали на растерзание этому Сталину! Я вам буду чрезвычайно благодарен! Так значит согласны?»

Закржевский молча пожал руку своего командира, оба они были слишком взволнованы, что бы говорить, слов не было, и молча продолжали наблюдать за перестрелкой!

Пока Саня Красильников не пришел к ним, доложил, что удалось поймать языка, поляка и допросить. Окружены они были, оказывается только одним полком альпийских стрелков с двумя орудиями, танков нет. Все остальные части врага стянуты против 5000 немцев и русских под командованием Ланга и останутся там до конца капитуляции. Все трое радовались, — это было хорошее начало, раз танков нет-будет легко пробиваться…

— «Саня, вот что, постепенно стяни наши дозоры сюда на площадь. Как только стемнеет совершенно, выступим. В авангарде вы с вашими бойцами, дальше Зайцев и, наконец, Петров. В арьергарде я с первым взводом нашей первой роты… Идите! распорядитесь вместе с Закржевским… Ни слова! Я приказываю! Поторопитесь!»

Так и сделали. В темной безлунной ночи стянулись в кулак и ударили на врага, — впереди Красильников с Закржевским, Зайцев, Петров и, наконец, Галанин отбивались от наседающего врага. Конечно все те, кто торопился по каменистой тропинке, не отдавали себе отчета о страшной опасности, нависшей над жалкими остатками когда-то могучего батальона. Все, кроме Галанина и Закржевского, которые в последний раз пожали друг другу руки, спустившись с колокольни. Оба, русский и немец видели перед собой не привычных врагов, с которыми они имели до сих пор дело во Франции, не макисаров, неопытных в военном деле. На этот раз правильные и уверенные маневры врага, говорили об опытных, закаленных в боях регулярных французских частях, поэтому и торопились уйти поскорее по направлению гор, за которыми мерещилась обетованная страна Швейцария!

Пока потери были невелики хотя пришлось бросить все автомашины с большими запасами продовольствия и боеприпасов, сохранив только свои автоматы, ручные гранаты и последние еще неиспользованные панцирфаусты; уходили так быстро, что их отступление походило на бегство! Шли как волки и скоро свернули с дороги на чуть видную в темноте осенней ночи тропу… Теперь план был простой. Пока все бойцы под командованием Закржевского пройдут горное ущелье, Галанин с Рамом должен был сдержать наступающих французов… Сказывалось, в который раз, его упрямство и вера в свою звезду! Он, все последние часы после смерти Шурки думал только об одном и страдал от сознания, что он не только погубил себя, но и всех тех простых людей, которые ему поверили, поверили его безумию… И жизнь, поэтому, казалась ему конченной и не стоило труда стараться спастись, стать снова эмигрантом, снова вернуться к лопате и кирке! Смотрел на вещи трезво, знал, что не сможет сделать этого, мешало упрямство, самолюбие и старость! Кроме того чувствовал себя усталым, таким усталым, что засыпая, не хотел просыпаться, проще говоря, хотел умереть и сейчас представлялась возможность умереть с пользой для своих детей! Потому что он видел, что они, солдаты и офицеры РОА хотели жить, были совсем молоды и сильны и не боялись испытаний!! Не любил громких фраз и сам сердился на себя, когда про себя говорил, что хочет пожертвовать своей жизнью для спасения своих бойцов!

Свою злость срывал на тех кто остался с ним у скалы и которые готовились умереть вместе с ним, в первую голову на Аверьяне: «Вы, Аверьян только мешаете мне, отвлекаете меня от самого главного, не даете мне сосредоточиться! Чтоб вас черт побрал!» Аверьян лежа рядом с ним у пулемета виновато оправдывался: «Не буду! не буду! Вот чтоб мне провалиться сквозь землю! Не для того я бежал.» — «Знаю, знаю! по всем европам и так далее, чтобы пропасть, но тогда не вскакивайте, лежите! Ложитесь за этот камень! Черт вас побери! Рам! приготовиться! не стрелять пока я не прикажу! по нашему рецепту! В морду! Залпами! И ручными гранатами… внимание! Идут.»