Родерик Грэм - Мария Стюарт

В этот момент Уолсингем отчаянно нуждался в подлиннике черновика письма, но при его отсутствии ему пришлось перейти к показаниям Но и Кёрла. Они не появились на суде лично, но их показания зачитали. Если бы у Марии была возможность допросить эту парочку, она вполне могла бы, апеллируя к их верности, добиться хотя бы частичного отказа от показаний, но ей не оставили другого выхода, кроме как отвергнуть их свидетельства: «Величие и безопасность государей низвергается, если оно зависит от сочинений и показаний секретарей… Если они написали что-то, наносящее ущерб королеве Елизавете, я об этом не знала… Я уверена: если бы они присутствовали здесь, то очистили бы меня от всякой вины в этом деле. Если бы я располагала своими записями, то смогла бы точно ответить на обвинение».

На следующий день она вновь заявила протест по поводу своего положения, «видя, что лишена всякой надежды на свободу», и выразила надежду на то, что состоится другой суд, на котором ей будет позволено иметь адвоката. Мария также заметила, что все члены комиссии явились в зал заседаний в сапогах и костюмах для верховой езды, и пришла к справедливому выводу, что это будет последний день суда. Она начала с нападения на своих обвинителей: «То, как со мной обращаются, кажется мне очень странным. Я ошеломлена назойливостью толпы адвокатов и юристов, которые, похоже, лучше разбираются в формальностях малых судов из небольших городишек, нежели в расследовании таких серьезных вопросов, какой рассматривается сейчас. Поскольку это собрание сошлось здесь для того, чтобы обвинить меня, я требую, чтобы было собрано другое собрание, на котором я смогу говорить открыто и свободно, защищая мои права и честь, и удовлетворить мое желание доказать свою невиновность». Бёрли ответил: ее протест будет отмечен, но письма, находящиеся у Уолсингема, являются достаточным доказательством. Демонстрируя искусность правоведа, Мария указала: «Могут быть доказаны обстоятельства, но не сам факт». Далее Бёрли обвинил ее в том, что она завещала свое английское наследие Филиппу Испанскому. Мария ответила: переход короны к католику некоторым кажется «благом». Затем Бёрли сказал ей, что Морган послал Парри убить королеву. Однако связать Марию с интригами третьей стороны без всяких улик не было никакой возможности, и Мария набросилась на него: «А! Вы — мой враг!» Бёрли ответил: «Да, я — враг врагов королевы Елизаветы».

Мария прервала это состязание в оскорблениях и попросила выслушать ее перед полным парламентом или же лично перед королевой. Затем она встала, «излучая уверенность», и простила всех присутствовавших за то, что они сделали. Суд был окончен. Мария переговорила с Уолсингемом лично, «и это, казалось, обеспокоило его», а потом обернулась к собравшимся, которые теперь встали: «Милорды и джентльмены, я вверяю свое дело Господу». Членам комиссии удалось не сказать «аминь», и Мария двинулась вон из комнаты. Чтобы скрыть необходимость передохнуть после нескольких шагов, она остановилась у стола юристов: «Джентльмены, вы выказали мало милосердия, представляя свое обвинение… тем более что я мало знакома с искусством уверток, да сохранит меня Господь от того, чтобы иметь с вами дело еще раз». Юристы сочли это королевской шуткой и улыбнулись. После того как Мария покинула комнату, атмосфера разрядилась и, прочистив глотки, благородные члены комиссии вскочили на ожидавших их лошадей и отбыли из Фотерингея. Уолсингем написал Лестеру: «Мы уже перешли к вынесению приговора, но у нас был тайный контр-приказ». Так Елизавета начала затягивать дело. Мария и ее маленький двор вместе с Паулетом и его вооруженными охранниками остались одни в огромном замке Фотерингей.

25 октября члены комиссии вновь собрались в Звездной палате Вестминстера. После того как Но и Кёрл «под присягой, лично и добровольно, без надежды на вознаграждение, клятвенно засвидетельствовали перед ними, что все письма и копии писем, показанные им ранее, подлинные, шотландской королеве был вынесен приговор». За преамбулой и датой следовал приговор: «Упомянутая Мария претендовала на корону королевства Англии и поэтому соучаствовала в различных планах нанести ущерб, причинить смерть и погибель личности нашей правительницы, королевы Елизаветы, вопреки тому, что говорится в статуте, оговоренном в мандате комиссии». Приговор «никоим образом не ущемлял права и честь Якова, короля Шотландии; они остаются неизменными, как если бы этот приговор вообще не был вынесен». Через несколько дней парламент составил длинный список преступлений Марии и провозгласил: «Мы не можем найти способа обеспечить безопасность Вашего Величества иначе, чем при посредстве справедливой и скорой казни вышеупомянутой королевы». Реакция Елизаветы была предсказуемой:

«Моя жизнь подверглась опасности… и ничто не печалит меня больше, чем то, что такое преступление совершила женщина, сходная со мной полом, рангом и положением, происхождением и близкая мне по крови. Я же далека от того, чтобы питать к ней злобу. После того как были раскрыты ее изменнические замыслы против меня, я тайно написала ей, что, если она во всем признается в адресованном мне личном письме, все это дело будет предано забвению».

Затем в длинном послании, написанном, надо признать, изящным литературным стилем, Елизавета обещала «обнародовать наше решение в удобный момент». Она попросила лорд-канцлера придумать лучший способ пощадить Марию. Лордканцлер и спикер парламента Пакеринг долго умоляли ее принять решение, и она дала им «ответ без ответа». Бёрли дал личному секретарю Елизаветы Дэвисону инструкции побудить ее принять решение и отдать приказ казнить Марию. Но побуждения Дэвисона не возымели никакого действия.

Историки по-прежнему безрезультатно спорят о том, отложила ли Елизавета принятие окончательного решения из-за своей обычной склонности к промедлению или же из-за более серьезного нежелания отдавать приказ о казни сестры-правительницы, однако могли сыграть свою роль и другие факторы. Католические державы Европы усмотрели бы в казни Марии атаку на них самих, а такое требовало ответа. Рим и английские католики сочли бы Марию католической мученицей, что превратило бы Елизавету в главную мишень фанатиков. Рядом с Елизаветой находились Бёрли и Уолсингем, умолявшие ее действовать незамедлительно, но ведь кинжал убийцы угрожал не их глоткам. Наконец, Елизавету постоянно информировали о состоянии здоровья Марии, и она знала, что, если подождет достаточно долго, Мария скорее всего скончается раньше нее от естественных причин. В тот момент было больше доводов в пользу отсрочки. Марии же оставалось только ждать решения своей судьбы.