Родерик Грэм - Мария Стюарт

Череп покойного короля вскрыли; доктора утверждали, что весь его мозг сгнил и вылечить его было невозможно. Мария находилась в полной прострации, напоминавшей состояние Екатерины после смерти Генриха II. Она соблюдала полный траур, не выходила из комнаты, стены которой были затянуты черным крепом, и беспрестанно плакала. «Она была исполнена скорби, подобающей жене, и у нее на то была справедливая причина, ведь она ухаживала за ним во время его болезни, усердно выполняя все тягостные обязанности… Она чувствует себя нехорошо, но вне опасности». 8 декабря Джованни Суриан описал ее состояние в письме своему господину, венецианскому дожу:

«Постепенно все забудут о смерти покойного короля, все, кроме его молодой жены, а теперь вдовы. Ведь она столь же благородна, сколь красива и изящна. Мысли о столь раннем вдовстве, о потере супруга, великого короля, так любившего ее, а также и о том, что она лишилась французской короны и не имеет большой надежды вновь обрести корону Шотландии, ее единственного достояния и приданого, столь угнетают ее, что она не может утешиться. Постоянно обращенная мыслями к своим несчастьям, вся в слезах, страстно и горестно сетующая, она внушает всем великую жалость».

Мария знала: как в свое время Диане де Пуатье, ей после смерти Франциска II придется вернуть все подаренные им драгоценности, так что 6 декабря были составлены две описи. Драгоценности в основном состояли из многочисленных бриллиантов и рубинов, вставленных в ожерелья и распятия, были также эмали с буквой «Р». Список занимает три страницы и подписан «Карл» — возможно, это первый документ, подписанный им в качестве монарха. Екатерина добавила к нему расписку в получении драгоценностей. Был также составлен перечень личных слуг Марии, показывающий, что четыре Марии по-прежнему были с ней. Помимо них в списке были указаны 286 придворных и слуг. Немногие из них потребовались Марии во время ее пятнадцатидневного траура, ведь к ней допускались лишь ближайшие родственники, однако послы и придворные перешептывались, строя бесконечные предположения.

Мария теперь была восемнадцатилетней женщиной, теоретически способной к деторождению — хотя этого еще не доказала, — и вдовствующей королевой. Секретный договор Фонтенбло теперь утратил свое значение, однако Мария имела огромные земельные владения во Франции и могла претендовать на королевские доходы в Шотландии. 20 декабря мальчик-король Карл IX подписал приказ выплатить Марии ежегодную вдовью долю в 60 тысяч ливров из доходов ее герцогств Турень и Пуату. Таким образом, «за утратой последовала бедность». Это неточно, поскольку она по-прежнему была одной из богатейших женщин Франции, даже не считая владений в Шотландии, а ее рука — великим призом для любого, кому удалось бы на ней жениться.

Придворные не прекращали рассуждений о ее браке с того момента, когда стало понятно, что Франциск II умирает. Мария сидела у постели мужа, но Екатерина и ее братья были слишком заняты проблемой наследования престола и выбора нового мужа для Марии, чтобы быть рядом. Для Екатерины было типично стоически принять неизбежное и немедленно идти дальше. Сначала предположили, что, получив папскую диспенсацию, Мария могла бы выйти за своего шурина Карла IX, но Екатерина решительно отвергла эту идею.

Поначалу Екатерина обращалась с Марией как с одной из дочерей, однако по мере того, как власть Марии возрастала, росла и враждебность Екатерины, пока восшествие Марии на престол не сделало эту вражду открытой. Марию, конечно, защищали Гизы, но со смертью короля Франциска II и обретением Екатериной прав регентства все изменилось. Теперь Екатерина не желала иметь дело с Марией и совсем уж не хотела опять заполучить ее в невестки. Список возможных претендентов на руку Марии оставался длинным, а его составление диктовалось необходимостью исключительно династического союза.

Пока Мария оплакивала свою утрату, послы сообщали о различных слухах. В Толедо английский посол Чемберлен услышал толки о браке Марии с наследником Филиппа II доном Карлосом Испанским. Ему было пятнадцать лет, он был уродливым горбуном и уже начал проявлять темперамент убийцы, который в конце концов привел его к пожизненному заточению. В феврале 1561 года де Квадра, посол Филиппа II при дворе Елизаветы, сообщал: «Леди Маргарет Леннокс старается женить своего сына, лорда Дарнли, на шотландской королеве и, как я понимаю, имеет надежду на успех. Шотландский парламент решил рекомендовать королеве выйти замуж за графа Аррана, а если она этого не сделает, лишить ее возможности управлять королевством… Все чрезвычайно запутанно». Дарнли в самом деле появился в Орлеане по настоянию своей амбициозной матери, но он находился в конце списка. Молодой Арран был сыном герцога Шательро, но такой брак дал бы дому Хэмилтонов возможность наследовать престол, а к подобной перспективе шотландский парламент относился очень подозрительно. Более того, один намек на него вызвал бы у Елизаветы один из уже ставших знаменитыми приступов гнева. Ведь ей пришлось бы наблюдать, как самая амбициозная и ненадежная из шотландских династий разрушает ее северные границы.

Список продолжался. Франсуа де Гиз, приор ордена рыцарей-иоаннитов, представлял собой слишком тесный союз с кланом Гизов. Эрик XIV — новый король Швеции, был протестантом, но этой проблемой можно было бы пренебречь, если Мария переехала бы в Швецию. Второй из шотландских кандидатов в мужья также был отделен барьером исповедания. Лорд Джеймс Стюарт был сводным братом Марии, но даже если бы удалось решить эту проблему, он все равно оставался лидером протестантских лордов конгрегации и ожесточенным противником матери Марии.

Следуя примеру своей кузины из дома Тюдоров, Мария тянула время, но если бы возникла необходимость, она, как считали все, вышла бы замуж в соответствии с политическими интересами, и даже отвратительного дона Карлоса исключать было нельзя. Все это было непохоже на жизнь зачарованной принцессы, ожидающей своего прекрасного освободителя. Мария училась у Дианы де Пуатье и понимала, что такие романтические идеи — опасная роскошь, тогда как согласие и затягивание дела позволят ей выбрать наиболее удачное для собственных планов время.

Трокмортон отметил, что испанский посол проводил с Марией больше времени, чем это требовали его дипломатические обязанности. Он также счел двор «сильно изменившимся… здесь нет никого из Гизов и очень мало их друзей». Однако за сценой братья Гизы маневрировали, чтобы получить доступ к Екатерине. Она же, слишком мудрая для того, чтобы вызвать их откровенную вражду, держала братьев на расстоянии вытянутой руки. Мария теперь была лишена возможности влиять на двор.