Александр Пузиков - Золя

Однако в ходе повествования писатель не может скрыть того факта, что разложение общества идет «сверху». Нана является лишь орудием разврата, она лишь жертва. Чудовищно мерзок мир тех, кто составляет так называемое высшее общество империи. Это они навязывают Нана свои понятия о добре и зле. Нана еще способна на проявление простой человечности, она порою мечтает о тихой и мирной жизни добродетельной буржуазки, оказывает помощь другим, с детской наивностью воспринимает природу, тоскует по труду. Но, «приобщившись» к кругу богатых, она постепенно становится безразличной, изнеженной эгоисткой. Она усваивает мораль и мысли господствующих классов, вместе со своими титулованными клиентами возмущается республиканцами, восхищается императором. «В политике мнения их сходились», — замечает Золя.

Так образ куртизанки становится символом всего высшего общества Второй империи.

«Нана» принадлежит к числу значительных произведений писателя. Флобер, который сдержанно и даже холодно отозвался о «Западне», сразу же признал талантливость нового романа Золя. И он поздравил его с удачей: «Вчера до половины двенадцатого сидел за вашей «Нана». Я не спал всю ночь и до сих пор не могу прийти в себя. Если бы нужно было отметить в ней все необычайное и сильное, то пришлось бы комментировать каждую страницу. Характеры отличаются удивительной правдивостью. Естественные слова изобилуют. Смерть Нана достойна Микеланджело. Книга, мой друг, изумительна».

«Нана» появилась отдельным изданием 15 февраля 1880 года, сразу же выдержав 15 изданий. Но еще ранее пресса подняла вокруг романа страшный шум. Первые главы, печатавшиеся в газете «Вольтер», обсуждались повсюду. Золя сидел на даче в Медане и читал статьи критиков и заметки хроникеров. Его по привычке ругали, сомневались в успехе у публики. Но общий тон критики отличался от того, который сопровождал появление «Западни». «Нана» щекотала падких до сальностей буржуа. Глубинный смысл романа отступал перед пикантными подробностями. Может быть, это все же было ошибкой Золя — подчеркивание физиологического начала в человеке, нагромождение грубо-сексуальных сцен. Именно эта натуралистическая особенность произведения вызвала в России резкий критический отзыв со стороны Салтыкова-Щедрина. Но время все ставит на место. Теперь мы знаем, какие высокие и благородные намерения руководили Золя, и мы прощаем ему натуралистические излишества, которые он позволил себе в романе.

Успех «Западни» позволил Золя вздохнуть более свободно и впервые почувствовать независимость от издателей. Сразу же после выхода романа он отправился в Эстак и провел там пять месяцев. Работать можно было и вдали от Парижа, но возить каждый раз больную мать в Сент-Обен, Сен-Назар, Эстак становилось все труднее и труднее. Нужно было подыскать постоянную дачу где-то под боком, и потому, вернувшись из Эстака, Золя предпринял путешествие по окрестностям Парижа. Он обследовал Пуасси, Вилэн, Триель и, наконец, набрел на Медаи — маленькую деревушку в Пуасси.

В представлении Золя его будущая загородная резиденция должна была состоять из очень небольшого и очень недорогого домика и маленького, очень скромного садика. Хотелось, чтобы поблизости была какая-нибудь вода — река или озеро, все равно. Непременным условием он ставил при этом уединенность местности или хотя бы жилища, удобное сообщение. Одним словом, он хотел бы иметь под Парижем кусочек Прованса, где можно было бы легко дышать и работать.

И вот, наконец, в Медане Золя увидел то, что ему было нужно. На левом берегу Сены расположилась живописная деревушка, и около нее, рядом с большим строением, стоял дом с объявлением: «Продается». Золя внимательно осмотрел крепкие запоры, прошелся по крохотному садику, спустился к реке. Кругом было тихо, и только изредка его слух тревожили стук колес и пыхтение паровоза. Рядом пролегала железная дорога.

В Париже Золя навел справки: местность считалась красивой и полезной для здоровья. Когда-то она носила название Мастовок. Лингвисты уверяли, что в основе нынешнего слова «Медан» два кельтских корня — Мая и Дан, которые означали гору и равнину. В это можно было поверить, ибо деревушка была расположена на обширном плато, из которого вырастал внушительных размеров холм.

Золя разыскал хозяина и начал с ним переговоры.

— Я хотел бы снять этот домик на будущее лето.

— Да, но он не сдается. Я ищу покупателя.

— Не покупать же мне дом на одно лето!

— Как вам будет угодно.

Золя оказался в затруднительном положении, но неожиданно возникшее препятствие только больше разожгло его желание поселиться в Медане. После некоторых колебаний и сложных денежных подсчетов он, наконец, решился. Дело было сделано. Впервые Золя становился собственником. В конце мая 1878 года со всеми формальностями было покончено, и Золя вступил в свои владения. Событие было настолько значительным, что Золя счел нужным рассказать о нем своим друзьям, даже тем, которые были в это время в отлучке. Теперь ему казалось, что поступил он очень и очень разумно, и говорил о своей покупке с гордостью и даже восхищением. Первым был уведомлен Поль Алексис. Золя писал ему, что дом утопает в зелени, обособлен от других строений, называл его гнездышком, упоминал о чудесной аллее. В августе он уведомил о своей покупке Флобера, но проявил большую сдержанность в описании: «Я купил дом, кроличью хижину между Пуасси и Триелем, в очаровательной норе на берегу Сены. 9000 франков. Я говорю о цене, чтобы вы не отнеслись с излишне большим почтением к моему приобретению».

Быть собственником оказалось нелегко, потребовалось еще много-много денег и времени, чтобы устроиться в этом «гнездышке» уютно и не ударить лицом в грязь перед друзьями.

Золя прожил в Медане до самой своей смерти, почти четверть века. И сейчас стоит этот домик — одно из памятных литературных мест Франции. Кроме праздных туристов, сюда ежегодно в первое воскресенье октября съезжаются паломники — почитатели творчества Золя.

Дом в Медане запечатлен на многих фотографиях и описан многими писателями. Эдмон Гонкур, например, записал в своем дневнике (24/VI 1881 г.): «Его дом — это безрассудное, нелепое изобретение; сейчас Золя уже вложил в него свыше двухсот тысяч франков, а он все еще выглядит на семь тысяч франков — его покупную цену…

Рабочий кабинет хорош, ничего не скажешь, — просторен, с высоким потолком; однако впечатление портит нелепое убранство: много всякой романтической дребедени, фигур в доспехах; на камине, что посреди комнаты, начертан девиз Бальзака: «Nulla dies sine linea» («Ни одного дня без строчки»), а в углу стоит орган-мелодиум нежнейшего тембра, на котором автор «Западни» любит играть вечерами.