Александр Пузиков - Золя

И Золя решил: наступила пора показать нравы этой респектабельной буржуазии, живущей в «приличных» домах, чинно прогуливающей своих жен в часы, свободные от дел, готовящей своим дочерям приданое, а сыновьям карьеру. Как это лучше сделать? Да очень просто! Вот он возьмет один такой респектабельный дом, которых полно в Париже, и покажет всю подноготную его обитателей. И Золя рассказал о таком доме на улице Шуазель. Это был дом, типичный во всех отношениях. Недавно построенный, он внушал почтение всем, кто проходил мимо: массивные двери, разделанные под красное дерево, широчайшая парадная лестница, ковровые дорожки, протянувшиеся от одного этажа к другому, солидный привратник. Тишина. Порядок.

Кто же населял этот дом, эту крепость современных рыцарей наживы? В одной из квартир разместился домовладелец Вабр, в другой — его зять, советник Дюверди, в следующих — архитектор Кампардон, семья чиновника Жюссерана… «Мы пускаем в наш дом только порядочных людей», — говорит Кампардон. «Нет ничего лучше добродетели!» — восклицает советник Дюверди.

Но вот на улице Шуазель появляется молодой человек Октав Муре, приехавший в Париж из провинции. И чем ближе знакомится он с «порядочными» людьми этого дома, тем больше убеждается, что здесь нет ни одного честного человека. Только материальный расчет соединяет супругов, отцов и детей. Преследуя друг друга, они идут на открытые подлости, измены, предательства. Моральная нечистоплотность, пошлый адюльтер, подмена любви животной чувственностью составляют содержание всей их интимной жизни. Советник Дюверди проводит вечера у любовницы. Теофилю Вабру изменяет его жена. Архитектор Кампардон на глазах у супруги сожительствует с ее сестрой.

Золя ставит своих персонажей в различные жизненные ситуации. Мы видим их за разговором в гостиных и в оплаченных квартирах своих любовниц, при рождении ребенка и у смертного одра, на свадьбе и на похоронах, во время интимных семейных бесед за закрытой дверью и в увеселительных местах, за прилавком и в постели. И везде они верны себе. Удел их жизни — эгоизм, тупость, мелкие интриги и такие же ничтожные страсти.

Они вовсе не безобидны. Они черствы и жестокосердны. Вабр выгоняет из своего дома рабочего, живущего на чердаке, лишь за то, что к нему иногда приходит жена. Это безнравственно! Такая же участь постигает и беременную женщину, у которой нет мужа. Это аморально! Бедняков не щадят, с ними творят расправу в суде, и все это во имя нравственности.

Пустые, трусливые, пошлые люди, враги друг другу, они сходятся во взглядах лишь тогда, когда речь заходит о революции. Память о революционном терроре 1793 года возбуждала в них «ненависть к новым идеям, страх перед народом, который потребует своей доли». Подобный дом не исключение, как бы говорит Золя. Все, что творится здесь, происходит и в других таких же домах, составляющих вместе мир буржуазного класса.

Золя попал в цель. Роман «Накипь» еще печатался в газете «Голуа», когда его автора вызвали в суд. Некий Дюверди, оказавшийся (как и герой Золя) советником суда, «узнал» себя и потребовал, чтобы имя персонажа было изменено. Напрасно Золя доказывал абсурдность этого требования. Суд встал на сторону истца. Не прошло и нескольких недель, как однофамильцы Вабров и Жюссеранов предъявили к Золя те же претензии.

Золя уже имел дело с подобного рода недоразумениями. Ему с трудом удалось убедить некоего Мюффа в том, что он никак не думал изображать его в романе «Нана», что фамилия Мюффа встречается во многих департаментах Франции. Дюверди оказался менее сговорчивым и менее щепетильным. Он предал дело огласке, а на его защиту встал академик от юридических наук господин Русс. Прототипы персонажей «Накипи» решили свести счеты с нескромным автором, вторгшимся в их жизнь. Попутно они хулили и другие его произведения.

Сохранилось множество документов об этом деле, но вряд ли в наши дни стоит говорить о них более подробно. Защищаясь, Золя писал. «Кто принесет ему (автору) удовлетворение? Нет такого суда… Впрочем, нет, такой суд есть, и его приговор будет окончательным. Я говорю о наших потомках» (Золя — де Сиону, 9/VI 1882 г.).

Золя работал над романом не спеша. Он отлично знал мир своих персонажей, они окружали его со всех сторон. Ему почти не надо было собирать материалы, обращаясь к книжным и другим источникам. Его заботила лишь точность и четкость своих собственных наблюдений.

Вот что он говорил в эту пору:

«Работа моя по-прежнему двигается ровно. Решительно с этим романом все дело в точности и четкости. Никаких фиоритур, ни следа лирических излияний. Он не доставляет мне пламенных восторгов, но возиться с ним занятно, точно с механизмом, состоящим из множества колесиков, работу которых нужно отрегулировать самым тщательным образом…

Вообще-то я зря к себе придираюсь, потому что, повторяю, я очень доволен «Накипью» (Золя — Сеару) .

И действительно, Золя испытывал удовлетворение от своей работы. Он сводил счеты со старым врагом, который, улюлюкая и издеваясь, вот уже сколько лет обвинял его в безнравственности. Теперь Золя высказывал ему всю правду. Но, как всегда, писатель был еще откровеннее, оставаясь с самим собой. В его черновых рукописях мы читаем:

«Говорить о буржуазии — значит бросить французскому обществу самое суровое обвинение. После того как я изобразил народ, показать буржуазию обнаженно и показать ее более отвратительной, хотя она и считает себя воплощением порядка и добродетели».

В 1880–1881 годах Золя издает несколько сборников своих работ по вопросам искусства, литературы, театра. Первым появился «Экспериментальный роман» (1880 г.), затем последовали сборники «Романисты-натуралисты», «Натурализм в театре», «Наши драматурги», «Литературные документы». Золя ничего не писал заново, он лишь собрал и распределил по книгам свои статьи, печатавшиеся в русском журнале «Вестник Европы» и французской прессе («Вольтер», «Бьен пюблик», «Фигаро» и др). Это был своеобразный отчет автора, отстаивающего принципы новой школы в искусстве начиная с 1876 года.

Борьбу за утверждение натуралистической теории Золя рассматривал как дело не менее важное, чем создание художественных произведений. Надо иметь в виду, что для него понятия «натурализм» и «реализм» совпадали. К натуралистам он причислял и Бальзака, и Стендаля, и Флобера. Он не раз оговаривался, что слово «натурализм» не его изобретение: «Я ничего не придумал, даже слово «натурализм», которое есть у Монтеня, с тем же смыслом, какой мы приписываем ему и теперь. В России его употребляют уже тридцать лет» («Поход», 1882).

В основе натурализма (реализма), по мнению Золя, лежит стремление художника к правдивому изображению жизни. Это и заставляет его защищать творческие принципы великих писателей-реалистов. Но Золя кажется, что реализм школы Бальзака — это реализм стихийный. Свой вклад в литературу он видит в том, что обогащает реализм теорией, что ставит его на «научную основу». Однако «научная основа», на которую хотел бы опереться Золя, наносила лишь вред его правильным исходным позициям. Усвоив философские положения позитивистов (Огюст Конт), новейшие теории в области естественных наук (Ч. Дарвин, К. Бернар), Золя механически пытается перенести законы биологии на общество и искусство. Он приходит к мысли, что творчество художника-натуралиста можно уподобить эксперименту ученого.