Валентин Гафт - Красные фонари

Их двое в комнате. А я один.
Как две цитаты Ветхого Завета,
Со стенки смотрят два портрета Левитина.
Казалось бы, к волненью нет причин,
Ну мало ли на свете есть картин!
Но вот успокоенья нету.

Средь ночи иль средь бела дня
Я часто забываю, где я,
Когда Левитин смотрит на меня,
Как иудей на иудея.

Пусть всех обманывает, пусть,
Ведь ложь его, как чудотворство.
И даже генетическая грусть
В нем как врожденное притворство.

Нет, не ревную я, — все это вздор,
Вы вызываете во мне другое чувство:
Нет вы, не бывший муж, не режиссер,
А вы — произведение искусства.

В картинах ваших есть секрет, —
В них, что ни день, полно открытий,
И чем талантливей портрет,
Тем ненавистней мне Левитин.

Непредсказуемый, но вовсе не больной,
И чувствами своими управлять он может.
За пультом вечером, но стоя к нам спиной,
Чтоб мы не видели его противной рожи.

Кац — изысканный маэстро,
Никогда не предсказуем.
Дирижирует оркестром
Он то палочкой, то…

Он настоящий лицедей:
Меняет состоянье плоти,
Котов играя и вождей,
Прославился… на «Вашей тете».

Убита «Чайка», и «Утка» — дура,
Печальные у птиц дела.
Вся эта птичья режиссура
Зовется гибелью «Орла».

Любишь ты землю, Людмила,
Не зря ты на ней прожила.
Все, что любила, скупила,
Все, что росло, сорвала.

Платье в брильянтах надела,
Стала фаянс собирать.
Так по любви и раздела
Бедную Родину-мать.

Как широка страна родная,
Как много в ней лесов, морей!..
В какой стране еще, не знаю,
В неволе пел бы так еврей.

И я, как ты, коплю года,
Чем вызвал зависть и злорадство,
Но сам не верю иногда,
Что лишь года — твое богатство.

Коснуться дна хотел Карасик,
Нырнул и затонул без звука,
Забыв, что Горький — крупный
А он — карасик, а не щука.

Ты слишком клевом увлеклась,
Став в «Эхе» выскочкой лихою.
Пока тебе везет, Карась,
Но дело кончится ухою.

Все знают Мишу Козакова,
Всегда отца, всегда вдовца,
Начала много в нем мужского,
Но нет мужского в нем конца.

Он режиссер, артист и чтец,
Но это Мишу удручало,
А в Тель-Авиве и конец
Смотреться будет как начало.

С похмелья или перегрева,
Не отступая от лица,
Он справа там читал налево,
Чтоб снова здесь начать с конца.

Я не был никогда пиитом.
Ты, Мишка, книжку строго не хули.
Владею русским я, как ты теперь ивритом
На родине от Родины вдали.

И Микеланджело творил под потолком.
Для вас обоих это место свято.
Лишь Бубка мог — и то с шестом —
Побить твою любовь ко МХАТу.

Какое откровенье в комнатенке дымной!
Какой порыв отчаянной души!
Когда добьешься ты любви взаимной,
Об этом чуть пониже напиши.

Теперь он не косит, а смотрит прямо
На родину свою издалека.
Не думаю, что стал умнее там он,
Но мы ценить умели «дурака».

Фамильный подорвав престиж,
Минуя сложные преграды,
Он по прямой рванул в Париж,
Пройдя круги «Сибириады».

Вот вам и басенки конец.
Мораль придумает отец.

Не думали Сталин и Брежнев о том,
Что будет с утра и до ночи
Их жизненный путь освещать с «Огоньком»,
Свой путь сокращая, Коротич.

Был рак — дурак, а щука — просто сука,
Но Лебедь впрягся с ними в тяжкий воз.
Его пример — другим наука:
Умен, с редчайшим тембром звука,
Но если рядом рак и щука —
Мораль нельзя читать без слез.

Политик он или артист?
Гляжу в глаза Володины —
То у него отец — юрист,
То мама его — Родина.
А может, сын он или внук
Кого-нибудь побочного?
Быть может, он вообще продукт
Зачатья непорочного?

Это кто так громко плачет
На своей казенной даче?
Тише, Коленька, не плачь,
Не утонет в речке мяч.

И народ пущай не стонет,
Этот мяч вообще не тонет.

Раздвинув ноги у культуры,
Он эпатирует народ…
Он снял штаны с литературы,
А сам политику е…

Порыв был не самый худший.
Не вышло. Жалею. Молчу!
Во сне размечтаюсь о лучшем —
Глаза открывать не хочу.
Где солнце? Одни только тучи!
Что делать? Ну, просто беда:
«Чуть-чуть хотел сделать как лучше,
А вышло опять как всегда».

Чубайс — это что, цветок?
Торчащий чуб у атамана?
Быть может, озеро? Приток?
Или название романа?

Чубайс гений, гимн уму,
Судьба, эпоха, эпопея.
Я признаюсь в любви к нему,
Но ваучеры не имею.

А может, это хищный зверь?
Или лекарство из аптеки?
Кто б ни был он, но он теперь
Пригватизирован навеки!

Переосмысливая заново
Картины Элика Рязанова,
Скажу: талант его растет,
Как и живот, им нет предела,
Но вырывается вперед
Его талантливое тело!

У Вас, как и у всех, Митта,
Есть ахиллесова пята:
Вам Богом было суждено
Пятою вляпаться в кино.

В таланте у Мирошниченко
Все краски есть и все оттенки,
Но самая большая краска,
Когда лицо почти как маска.

Он для нее — опора, стенка,
И фигурально, и буквально.
Облокотившись на Фоменко,
Она играет гениально!