Людмила Зыкина - Течёт моя Волга…

— Ты что, бабуля!

Потом уже, когда вернулись с кладбища, сели помянуть дедушку, объяснила мне:

— Песня, Милуша, лечит всякую тоску-печаль…

Высокая, статная, всегда в чистом платье, говорила тихо, неторопливо, и все ее уважали, слушались. В неисчерпаемой певческой кладовой держала она «про запас» замечательные подголоски.

Преклоняясь перед бабушкой, уже все ее песни я выучила наизусть и сама тайком пробую петь. Но больше всего мне нравится, как после некоторых слов она по-особому прищелкивает языком и еле слышно выводит голосом — р-р-р-р-р!.. Я стараюсь ей подражать, но у меня ничего не выходит…

— Милуш, что задумалась? — спрашивает бабушка. Ой, и вправду задумалась, замечталась… А все-таки как это она, Васюта, делает свое «р-р-р-р»?..

Была в бабушке особая «великатность» — лесковское это слово соединяет в себе «великолепие» и «деликатность».

Для меня она — самая красивая и сильная. Очень любила свой дом, детей, внуков и внучек. Никогда не знала, что такое хворь.

Когда перебрались из деревни в Москву, поселились все в тесной комнатенке.

Бабушка огляделась, улыбнулась:

— Ничего, землянку выроем…

И в самом деле — взяла лопату, мы ей помогли и за сутки соорудили настоящий подземный дом. Зиму там прожили — и тепло было, и сухо, и чисто…

Не могла бабушка без леса. Знала вокруг каждый кустик, каждое грибное или ягодное место.

Уж и видела она плохо. Но войдет, бывало, в лес и бросит невзначай:

— Ну-ка, внученька, гребани вон там!..

Я недоверчиво подхожу, наклоняюсь — точно: стоит, спрятавшись под кустом, ядреный белый гриб… Как она угадывала — осталось для меня загадкой.

Теперь, когда хоть на несколько часов удается вырваться в подмосковный лес, я тоже, кажется, понимаю, слышу и рощу, и речку.

…Так и стоит перед глазами то воскресное утро в нашем небогатом доме. Хлопнула дверь — мама пришла с дежурства. Не передохнула, пошла помогать свекрови.

Маму мою звали Екатерина Васильевна. Работала она нянечкой-санитаркой в больнице. За отца моего, Георгия — Егора по-деревенски — девятого бабушкиного сына, вышла замуж поздно, «по-городскому». Когда я родилась, маме уже было двадцать семь лет.

Мама торопится, суетится: скоро гости пожалуют. А я все пристаю к ней, не отхожу — пусть наденет любимую мою розовую кофточку. Она у мамы — единственная выходная.

Пришли родственники — мои тетки с мужьями и детьми. Я сижу смирно, жду конца застолья, ведь самое интересное не сейчас — потом, когда начнут петь.

Но они все медлят, все говорят про свое, что меня, девчонку, совсем не занимает.

И вот наш скромный пир окончен. Пора бы им запеть — от нетерпения я себе места не нахожу. Бабушка наклоняется к маме, шепчет ей на ухо. Та улыбается, что-то негромко говорит отцу, и все смотрят на меня. В самом деле, почему они томят?

— А ну-ка, Милуш, давай запевай! Как я тебя учила! — говорит бабушка мягким и в то же время повелительным тоном.

Я даже сразу толком не поняла, чего от меня хотят. Как это — запевать?

Выпрямилась, напряглась. Голос у меня слабенький, хрупкий.

— Легко, легко запевай, — это уже мама просит, — не бойся!

Я начинаю все ту же, бабушкину и мамину любимую «Соловей кукушку уговаривал».

Допела, чуть не убежала из-за стола от страха. Кругом захлопали, а бабушка перекрестила — благословила меня:

— Ну вот и смена…

Первое мое «соло», первые мои аплодисменты…

Вступили взрослые — согласно и стройно: сначала тетя Паша, мамина сестра, завела «Вот вспыхнуло утро».

Какие же были у моих родственников чудесные голоса! Позже в Хоре имени Пятницкого, и на радио, и просто в деревнях встречала я сотни певцов и певиц. Но таких голосов, как в доме нашем, таких подголосков не слышала больше нигде!.. Теперь, спустя много-много лет, могу «разложить по полочкам»: у бабушки был альт, у отца — бас, у тети Паши — скорее всего, меццо. А вот у мамы голос был совершенно своеобразного тембра, высокий, с колоратурным взлетом.

Потом запевала мама, а бабушка подтягивала: «Степь», «Вот мчится тройка почтовая», «Хас-Булат удалой», «Последний нонешний денечек» и «Шумел камыш, деревья гнулись» — в ту пору нежная, грустная песня, которая еще не обрела теперешней «хмельной» популярности.

В доме нашем, в семейном хоре, пели очень строго — ни одной вульгарной, разухабистой интонации, а репертуар был самый разный: и жестокие романсы, и городской фольклор, и самые что ни на есть старинные, заповедные, что ли, деревенские песни. Тут уж, конечно, задавала тон бабушка — несравненная мастерица. Стелилась у нее песня «по-рязански», как Ока в полях — с извилинами да с загонами. Голос то жаворонком взмывал ввысь, то, будто скользя по облакам, устремлялся вниз, к земле, породившей эти чудо-песни.

Много лет спустя в исследованиях фольклористов я прочитала, что это особая манера — «петь волнами», когда звук украшает легкая вибрация. Верхние ноты при этом буквально тают, «испаряясь» на лету…

Вспоминаю о днях детства, о доме нашем, о бабушке, о маме еще и потому, что некоторые журналисты до сих пор пишут, будто с самых юных лет проявилось во мне «стремление к сцене», «тяга к музыке» и даже «предчувствие высокого призвания».

А все было не так. Вернее, не совсем так.

Не сцена, не концертная эстрада манили меня тогда. Как и тысячи моих сверстниц, бредила я именами Чкалова, Байдукова, Ляпидевского, Белякова и, конечно, героинями-летчицами — Расковой, Гризодубовой, Осипенко.

Была я коренастая девчонка, носила значок ГТО первой ступени — еще на цепочке. Играла и в волейбол, и в футбол, даже в хоккей — ни в чем не хотела уступать мальчишкам. Летом с велосипеда не слезала. Сама его ремонтировала, разбирала и собирала, смазывала подшипники, исправляла то и дело колесные «восьмерки» — неизбежные следы ухабов и ям. «Что ты все время возишься с этим несчастным велосипедом? — возмущалась мама. — Свет клином на нем сошелся. Век бы с него не слезала, скоро спать на нем будешь…»

Обожала копаться в моторах; после войны даже на мотоцикле трофейном носилась по Черемушкам. И каждый самолет провожала взглядом.

Через много лет выпадет мне счастье дружить с наследниками чкаловской славы — летчиком-испытателем Георгием Мосоловым, космонавтами Юрием Гагариным, Валентиной Терешковой, Павлом Поповичем, Виталием Севастьяновым, Владиславом Волковым. Они и сегодня для меня воплощение той несбывшейся далекой мечты детства — сесть за штурвал самолета, высоко-высоко взлететь над землей…

…Жили мы трудно. Мама очень уставала на работе, и особо заниматься мною ей было некогда. Учила она меня шитью; я и сейчас науки этой не забыла. А за шитьем тихонько напевала.