Петр Астахов - Зигзаги судьбы. Из жизни советского военнопленного и советского зэка

Начинавшийся спад производства пришелся, по моим наблюдениям, на середину шестидесятых годов. Тогда появились перебои в снабжении и ассортименте.

В начале семидесятых только наиболее крупные города РСФСР, Украины, Белоруссии, Прибалтики обеспечивали своей продукцией собственное население и приезжих-«коробейников». В середине семидесятых экономика Советского Союза стала испытывать уже заметные трудности, и производство всей страны работало в основном на Москву.

Миллионы граждан со всех концов Союза ехали за покупками элементарных товаров в столицу, превратив ее в своеобразный центр спекулятивной торговли.

Московские чины, производственные руководители, деятели разных рангов тоже «решали» экономические вопросы многочисленных ходатаев со всего Союза, и за свое участие, принимали «дары» по принципу — чем выше ранг, тем выше плата. Такое «деловое» содружество стало нормой в деятельности хозяйственников в те годы. В социалистическом обществе появились свои миллионеры, вкладывающие средства в недвижимость и производство, на счета в зарубежные банки. Заявила о себе коррумпированная власть, мафиозные структуры.

Я чувствовал приближение спада и наблюдал за опустошающимися полками магазинов. В середине семидесятых я назвал сроки окончательного экономического краха, по моим предположениям, он должен был произойти в середине восьмидесятых. Поэтому развал не был для меня неожиданностью. Перестройка Горбачева была логическим началом конца всего советского «благополучия».

Чуть позже Евтушенко написал такие строки:

Но затормозить сползание было уже невозможно — процесс стал необратимым. Приносящий результаты трудовой энтузиазм народа, в самом начале пути, уступил место апатии и безразличию. Наиболее трезвые политики поняли — механизм более не работает, требуется его замена.

Так виделись мне происходящие процессы «неумной» экономики, и я понимал, что только богатства страны держали ее на плаву все это время. Далее продолжаться такое положение и впрямь не могло.

Работа в планово-производственной части лаготделения имела определенные преимущества. Я был зачислен в штат АТП и переведен в барак, условия которого отличались от общих рабочих помещений. Тут не было обычной скученности и тесноты, грязной одежды и обуви, мокрых валенок, неприятного запаха ног, портянок и грязного тела, махорочного дыма и непроветриваемого помещения.

Наиболее важной особенностью барака АТП были люди. Здесь жили производственники — работники технических служб шахты, начальники проходческих и добычных участков, механики, диспетчеры, инженеры, счетные работники планово-экономического отдела и бухгалтерии.

Кроме производственников, жили тут и работники служб лаготделения — бухгалтеры, счетоводы, экономисты, лагерная элита КВЧ [35] Культурно-воспитательная часть. , артисты, музыканты, художники, обслуга из пищеблока. Персонал медицинских служб (санчасть, стационар, ОП), парикмахеры, банщики, прачки, каптеры, портные, сапожники и прочие мастеровые проводили время на своих рабочих местах днем и ночью. Они тоже имели определенные привилегии и преимущества «придурков».

Я могу ошибиться в численности заключенных ОЛПа шахты № 8, но при всех случаях считаю, что населения лагеря составляло где-то две тысячи человек.

Людская молва — главный информатор в лагере. Как радио и газеты на воле, так «параши» в зоне — источник новостей. Я уже рассказывал о своем окружении по работе. Были у меня еще и знакомые в бараке, где ночевал, с кем встречался в жилой зоне. Знакомства разные, случайные, мало о чем говорящие, не оставившие в памяти следа. А такая встреча, например, как эта, осталась в памяти.

Однажды в бухгалтерию к Ракоеду зашли незнакомые зэки. Мой сосед, кивнув в сторону одного из них, спросил:

— Знаешь того, в ушанке? Известный летчик — Сергей Щиров, Герой Советского Союза, — обращая мое внимание на последние слова.

— За что арестован?

— Его обвиняли по 58.1б в измене Родине. Но суть в другом. Говорят, Берия — большой любитель красивых женщин, а если какая-то ему понравилась, обязательно станет его заложницей…

Позже я узнал о «деле» Щирова больше подробностей и познакомился с ним самим. Ему было около сорока. Будучи крепкого сложения и здоровья, он не был до конца сломлен и в лагерных условиях. При всех своих достоинствах он оказался человеком скромным, общительным, более гражданским, чем военным.

Пока он воевал, в Москве жила его красавица-жена. Как-то в городе ее заметил полковник Саркисов с Лубянки, порученец Берия. Он пригласил ее в машину и привез в одно из заведений шефа. Она рассказала об этом мужу, тот разъярился и потребовал сатисфакции. Но слишком поздно понял вероломство хозяина Лубянки, для которого не существовало ни звезд Героев, ни высоких званий, ни заслуг перед государством, ни нравственных границ.

В одной из наших центральных газет (где-то в восьмидесятые годы) мне попалась публикация на эту тему. Там приводились подробности о сфабрикованном «деле» Щирова и указывались мотивы, которые легли в его основу. Находясь на службе в Закавказье, он якобы нарушил воздушное пространство одного южного государства, и это ему было вменено в качестве обвинения.

Так или иначе, за измену Родине он получил максимальный срок (десять лет, замененные потом на двадцать пять) и особое предписание ГУЛАГовскому начальству: «использовать только на самых тяжелых работах». Расчет был прост. Довести человека до состояния крайней дистрофии, а затем списать по литеру «В», навсегда спрятав концы преступления.

Но свет не без добрых людей. Когда Щиров попал на шахту № 8 и его должны были «списать» на общие работы, нашлись люди, которые помогли устроить невинно пострадавшего человека в один из жилых бараков дневальным. До последних дней моего пребывания в Воркуте он находился в 9-м лаготделении. Я видел его тогда в клубном бараке во время репетиций художественной самодеятельности. Вернувшемуся в духовой оркестр музыканту пришлось вспомнить молодость и свое прошлое увлечение музыкой.

Из этой же газеты я узнал и о скорой после расстрела Берии реабилитации Щирова. Там же было сообщение о смерти — он прожил после освобождения около года. В таких случаях обычно говорят: «все хорошо, что хорошо кончается». И если бы не скоропостижная смерть его, можно было бы сказать, что зло наказано и справедливость восторжествовала. Однако коварный удар оказался слишком сильным — надорвавшееся сердце не выдержало испытаний.