Сергей Снегов - Книга бытия

Затем голос стал гневным — он протестовал, укорял, предупреждал:

И в ответ звучало — победно и торжествующе:

Голос упрашивал смириться, льстиво обещал радость и счастье — его сменяли слезы, обвинения и отчаяние:

Страстные признания не спасали — остался последний аргумент. Начала говорить музыка.

И вот — победа! Слова не дошли — звуки покорили. Музыка, самое абстрактное из искусств, единственное беспредметное чудо, снова явила свою конкретную власть — отмела сомнения, опровергла протесты, подчинила непокорных.

Победительный голос смолк. Я снова и снова твердил про себя Пастернака. Да, я сдался, я был бессилен что-либо изменить.

Тишину прервал трезвый голос Гуровича:

— Митя, зажги свет, тебе ближе.

Сиянье лампочек выбросило из комнаты лунный свет. Фира тихо сидела на диванчике.

— Продолжим наши споры, — невозмутимо обратился Исидор к Мите.

Фира резко встала.

— Вечер окончен. Вы оба уходите. А вы, принц, — повернулась она ко мне, — останьтесь. Мне нужно с вами, поговорить.

— Ого, принц? — Митя с любопытством взглянул на меня. — И давно вы носите этот титул, ваше величество?

— Высочество, — поправил Исидор. — У принцев нет величия, у них есть только высота. — Он скептически оглядел меня с головы до ног. — Если они, конечно, высокие.

— Уходите, сколько можно повторять! — гневно потребовала Фира.

— Слушаемся и повинуемся, волшебница! — весело воскликнул Митя и первым направился к двери.

Исидор снова недобро посмотрел на меня. Когда они ушли, я сказал:

— Вы слышали, как Митя вас назвал?

— Волшебницей? Он часто так говорит, — равнодушно ответила она.

— Но вы действительно волшебница! Возможно, вы этого не подозреваете, но я знаю, я!

Она патетически произнесла:

— Ты, Моцарт, бог и сам того не знаешь. Я знаю, я [83] А.С. Пушкин, «Моцарт и Сальери». !

Я радостно воскликнул:

— Вы хорошо знаете Пушкина!

— Знаю, но плохо, — серьезно ответила она. — Вы догадываетесь, почему я вас задержала?

— Понятия не имею.

— Чтобы вы не вышли вместе. Айседора мог наговорить вам всяких гадостей.

— Почему вы его так называете? Он — Исидор. На Айседору он нисколько не похож.

— Вы имеете в виду Дункан? [84] Айседора Дункан (1878–1927) — знаменитая танцовщица, жена Сергея Есенина. Зато это прозвище ему подходит. При такой мужественной внешности он — полная баба: не уверен в себе, всех подозревает, теряется при каждом затруднении. Правда, он хорошо маскирует свою слабость. Мягкий Митя куда тверже Айседоры. Теперь уходите. Мой следующий приемный вечер — суббота. На этот раз не в семь, а в шесть. Побудем наедине подольше.

Я ушел. На улице меня ждали Спитковский и Гурович.

— Что я тебе говорил, Митя? — зловеще сказал Исидор. — Она оставила этого долгоносого типа, чтобы позлить нас. И вышвырнула его!

— Ну, все-таки не вышвырнула — только вежливо попросила унести бренные кости. — Митя с любопытством смотрел на меня. — Скажите, Сергей, вы нам соперник? Осмелюсь доложить, у нас с Изей самые серьезные намерения относительно Фиры. Будете включаться в соревнование?

— Еще не определился. Когда решу, доложу — сначала ей, потом вам. У меня к вам вопрос, Исидор. Ваши серьезные намерения, судя по вашим шуточкам относительно меня и по вашей грозной позе, вероятно, предполагают и прямое устранение нежелательных знакомых? Был бы очень благодарен за разъяснение — словесное либо физическое.

Он отодвинулся и мастерски скривился — это было видно даже в темноте.

— Я не дурак, Сергей. Дракой Фиру не завоюешь. До неприятного свидания на следующем вечерке! Вас, наверное, уже предупредили, что он состоится в субботу.

Мы разошлись. Через минуту я о них забыл. Во мне звучал Фирин голос. Впоследствии мне приходилось много пить — и чаще это было отравление, а не опьянение. По-настоящему — светло и восторженно — я был пьян в тот январский вечер. Пьян от восхищения, а не от алкоголя.

До следующей встречи оставалась неделя.

Много чего произошло за это время. Я встретил Людмилу — и не сумел перенести ее радости. Неконтролируемый гнев заставил меня резко переменить мою жизнь (к несчастью, это случалось и потом).

Я написал стихи и назвал их «Фире».

Фира была одна — как обещала. Она поинтересовалась, понравились ли мне ее знакомые. Я попросил ее что-нибудь прочитать. Она задумалась.

— Сейчас светло, я не люблю читать при свете. Но для вас прочту — любимое.

Неделю назад меня покорил «Алеша Попович». В моих ушах еще долго звенела рыдающая мольба: «Лодку к берегу причаль!» Много десятилетий я с благодарностью вспоминал тот вечер. Последнее объяснение Татьяны Фира читала еще лучше!

Шестьдесят с лишним лет прошло с того дня, я слышал десятки оперных див, певших Татьяну, множество чтиц, произносивших ее монолог. Во мне давно угасла молодая категоричность, теперь я соизмеряю увлечения с реальностью (и порой мне это даже удается — правда, далеко не всегда). Я стал значительно объективней. И вот сейчас, старик, я воистину знаю, что никогда в жизни не слышал более горького и страстного признания! Именно так могла и должна была говорить Татьяна.