Николай Греч - Воспоминания о моей жизни

— Что вам, сударь, угодно?

— Я пришел, чтобы принять у вашего превосходительства канцелярию и дела.

— Если вы, милостивый государь, имеете понятие о порядке службы, вам должно знать, что мне с вами иметь дело вовсе неприлично.

С этими словами он позвонил. Вошел секретарь его Саражинович [3] Павел Григорьевич Саражинович, бывший потом правителем канцелярии генерал-губернатора графа Ланжерона, в Одессе, а наконец директором Департамента врачебных заготовлений Министерства внутренних дел, умер в СПб, в 1848 г. от холеры, в отставке и крайней бедности. .

— Позовите Омельяненку [4] Бывший впоследствии губернатором и тайным советником. и Сорокунского [5] Акинфий Иванович Сорокунский в 1806 г. был мелким чиновником в Дубосарской Почтовой конторе. Он послал в Москву к приятелю своему голову сахару с отправившеюся туда эстафетой. За это государственное преступление был он судим, и отрешен от службы, с тем, чтобы его никуда не определять. Безак, проходя с армиею кн. Прозоровского чрез Дубосары, приискивал в штат свой писцов, и главнокомандующий, по силе данной ему власти, определил к себе Сорокунского, о котором все жители Дубосар отзывались с выгодной стороны. При первом представлении к награде сняли с него опалу, потом произвели в следующий чин. Он оказался человеком способным и благородным. Умер в звании бессарабского гражданского губернатора и был оплакиваем всею областью. К Безаку сохранил он душевное почтение и благодарность. .

Явились.

— Сдайте все дела этому господину офицеру.

— Позвольте доложить, ваше превосходительство, — сказал Закревский, — что главнокомандующий требует сдать бумаги и суммы в двадцать четыре часа.

— А, так я могу еще командовать здесь целые сутки. Знайте же, господа, если вы не сдадите дел в два часа, я вас предам военному суду. Саражинович! Скажите жене, что я сегодня же отправляюсь в Петербург, да велите изготовить экипажи и все что нужно.

— К вашему превосходительству еще прислан кто-то, — сказал Саражинович.

— Кто это?

— Надворный советник Блудов, — отвечал Саражинович, — он прислан для принятия дел по дипломатической части.

— С этим господином я и вовсе говорить не хочу. Саражинович, сдай ему дела! Прощайте, господин офицер. А вы, господа, исполните мои приказания в точности.

Омельяненко и Сорокунский исполнили приказанное им беспрекословно, но Саражинович жестоко подтрунил над приемщиком. Блудов прибыл в Молдавию с Каменским из Карамзинского теплого гнезда чувствительным птенцом, напутствуемый томными стихами Жуковского. Из первых его слов Саражинович увидел, что новоприезжий не имеет понятия о делах и о порядке службы, и порядочно подурачил его, толкуя, что входящие и исходящие бумаги, что отпуски в заголовки. Блудов обиделся насмешками подьячего, но скрыл свою досаду. Через двадцать два года тайный советник Дмитрий Николаевич Блудов вступал в должность министра внутренних дел и вдруг, в числе своих директоров, увидел Саражиновича. Блудов, человек добрый и благородный, но irritabile genus vatum («Гневливо племя поэтов» — стих Горация), и чем менее писатель известен, тем более он дорожит собою. Он не обижал Саражиновича, был с ним учтив, хотя и холоден. Но вдруг возникла ошибка по части Саражиновича: в подрядах на поставку лекарств выставлена была не та сумма, которую выставить следовало. Пошел суд. Блудов не отягчал вины его, но и не вступался. Саражинович лишился места и пропитания. Он жил в крайности, и наконец, по приглашению сына моего, в 1847 году читал корректуру «Северной Пчелы», получая за лист по рублю. Умер от холеры в 1848 году.

Воротимся к Безаку. Прожив года два в Киеве, он прибыл со всем своим семейством в Петербург и обратился к старому приятелю и подчиненному своему, Сперанскому, который был тогда в апогее славы и силы. В то время занимались преобразованием Сената. Предполагалось из 1-го департамента оставить Правительствующий Сенат, с особыми правами, в Петербурге. Прочие департаменты намеревались разместить, под именем Судебного Сената, по важнейшим городам губернским. Я сам читал печатные проекты этих преобразований, не состоявшихся по встретившимся тогда препятствиям.

В Правительствующем Сенате полагались статс-секретари, и одно из этих мест Сперанский обещал Безаку. Они долго занимались этим делом, Безак приходил к Сперанскому по вечерам и работал с ним до глубокой ночи. 19 марта 1812 года приходит он к нему и видит на дворе карету министра полиции Балашова, кибитку с тройкою лошадей и несколько полицейских. Безак догадался, что случилось, поспешно ушел домой и на другой день узнал, что Сперанский и Магницкий сосланы, — неизвестно за что и куда. Опасаясь той же участи, он целый месяц носил в бумажнике две тысячи рублей, чтобы, в случае нужды, не остаться без денег. Но буря миновала. Он остался невредим, но лишился надежды получить место.

Зажил он в Петербурге барином, имел большое семейство и, принадлежа к числу людей, которые, имея хороший достаток, беспрерывно боятся умереть с голоду, впал в большое недоумение. В это время богатый откупщик Перетц, жид, но человек добрый и истинно благородный, зная ум, способности и опытность Безака, предложил ему место помощника по конторе, с жалованьем по 20 тысяч в год, и, сверх того, подарил ему каменный дом. Безак решился принять эту должность, поправил свое состояние и испортил всю карьеру званием жидовского приказчика. Подумаешь, как несправедливы суждения света! Что тут дурного и предосудительного? Но это не принято, и дело конченное.

Он пробыл у Перетца года три, и потом они разошлись. Безак купил дом у Сампсония на Выборгской стороне, занимался частными делами, посредством одного знакомого ему купца торговал на бирже и в 1824 году был членом комиссии о пособии после наводнения. Тут оказал он все свои способности и удивил временных губернаторов Выборгской стороны Депрерадовича, Паскевича и графа Комаровского. Ему дали Владимира 3-й степени. Но до звезды он не дожил, и это мучило его несказанно. Бывшие его писцы представляли твердь небесную — Станислава, Анны, Владимира, иные и Александра. Он скончался в Петербурге 11 июля 1831 года в первую холеру, запрятав неизвестно куда свои деньги, документы и т. п., которых, как можно было заключить из слов его, было на 600 тысяч рублей ассигнациями.

Об этом скажу в своем месте, если доберусь до того времени. Теперь исчислю его семейственные отношения, мне во многих отношениях важные и близкие.

Он женился, лет 24-х от роду, на Сусанне Яковлевне Рашет, дочери знаменитого скульптора, воспетого Державиным, бывшего директором казенного фарфорового завода. Странное дело: Рашет был француз, жена его датчанка, а дети вышли совершенные немцы и немки, от сношения с петербургскими немцами Васильевского острова. Еще замечание: дочери Рашета не красавицы, не умницы, а умели найти себе хороших мужей.