Тамара Черемнова - Трава, пробившая асфальт

Так мне и не удалось в тот период выбраться из ПНИ — ни в дом инвалидов, ни на тот свет…

Я росла в эпоху воинствующего атеизма. В детдоме нам настойчиво внушали, что никакого Бога нет, все это выдумки темного необразованного народа, а человек не божье творение, а плод эволюции. У меня, естественно, возник вопрос, поставивший воспитателей в неловкое положение:

— А почему сейчас эволюция не происходит? Вон медведей в цирке дрессируют-дрессируют, учат вести себя по-людски, одевают в человеческие одежки, почему они в людей не превращаются? И с обезьянами столько опытов ставят, пытаясь их развить, а они все равно остаются обезьянами?

— Не умничай! — одергивали воспитатели и переводили разговор на другую тему.

Я признавала отсутствие Бога, но иногда задумывалась, что за светлая и добрая сила бережет меня все эти годы? Ведь если прокрутить всю мою жизнь, найдется куча отчаянных ситуаций, когда, кажется, ну все, Томка, кранты тебе!

Взять хотя бы случай на речке, когда упала лицом в воду. Больной парализованный ребенок сам по себе не смог бы подняться, к тому же я так сильно испугалась, что руки свело и крик застрял в горле. Но я отчетливо почувствовала, что какая-то неведомая сила поднимает меня из воды и сажает. Ведь если бы я завалилась на бок, непременно бы захлебнулась.

И после того как в Прокопьевском ПНИ эта сила снова воспрепятствовала моему добровольному уходу из жизни, я поняла, что жизнь дана мне всевышней силой и не стоит вмешиваться в ее планы.

Тогда, в семидесятые я еще не осмеливалась произнести слово «Бог». Позже, когда к религии стали относиться терпимее, смогла сказать вслух, да, меня создал Бог. Он даровал мне жизнь и поручил определенную миссию, которую я обязана выполнить в течение жизни, определять начало и конец которой он будет определять без моей помощи.

Не только мне, каждому человеку дается своя миссия. И за ее выполнение человек отвечает только перед Богом. И ни один человек не имеет права убивать себе подобного ни морально, ни физически. И точно так же не имеет права убивать себя самого.

Когда в 20 лет я собралась покончить с собой, то не думала ни о Боге, ни о грехе самоубийства. После приговора врачихи Тамары Федоровны, для беседы с которой я взяла тетрадь со стихами, я думала о другом. О том, что Сергей Есенин, Владимир Маяковский и Марина Цветаева ушли из жизни добровольно. А поэт Иосиф Уткин оправдывал самоубийство:

Мне казалось, что ужас бездорожья дает мне право умереть… Если такой выход из беспросветности нашли великие и нужные человечеству люди, то никчемная и никому не нужная я и подавно могу это сделать…

Какое счастье, что мои попытки лишить себя жизни провалились! И подтвердили мое право на колясочную жизнь, совершенно не похожую на жизнь здоровых прямоходящих людей.

Еще я поняла, что общество не должно изолировать меня, запирать, прятать за забором. Я не преступник, не несу никакой опасности, не причиняю никакого вреда. И имею право на появление в обществе, а не только на четыре казенные стены. А кто не может без содрогания смотреть на парализованного инвалида в коляске — пусть не смотрит! Но если Бог создает таких, как я, значит, нас надо принимать, и пусть здоровые-ходячие свыкнутся с нами и нашим присутствием в общем жизненном пространстве.

Снова возвращаюсь в мое самое трудное время, когда не хотелось жить и не получилось умереть. Лучшие молодые годы прошли как один тяжелый ненастный безрадостный день.

Я еще раз попыталась поговорить с врачом, но та отказалась меня принять, пояснив:

— Я эту больную знаю, ей бессмысленно что-либо назначать, все равно ничего не поможет!

Эти слова мне передала медсестра, и даже в ее широко распахнутых глазах я прочитала неприятие этих ужасных слов. Мой мозг тоже отказывался их принимать и понимать…

Тетя Маруся уехала в гости к своей найденной через Красный Крест дочери и уже не вернулась. С тетей Марусей я прожила в одной палате с 1974 по 1979 год, и она постоянно и бережно ухаживала за мною. А теперь ухаживали, кто придется: то одна проживающая поухаживает, то другая.

Однажды ко мне подошла новая сестра-хозяйка из «слабого» корпуса. Поначалу она работала няней у нас, затем ее перевели в тот корпус.

— Тома, может, ты пойдешь к нам? — предложила она. — Я организовала отдельную палату для молодых девчат, таких, как ты, тебе там будет веселее. Ты любишь читать, но читать можно и у нас, тебе не будут мешать.

Читала я много. По палатам «ходили» газеты и журналы, выписываемые администрацией и приносимые из дома сотрудниками. Имелась своя библиотека, оставшаяся от дома престарелых и инвалидов, находившегося здесь раньше. Кроме этого, книги приносили из дома сотрудники и родичи проживающих, а также присылали в подарок «с воли». Правда, та же беда, что и в Бачатском детдоме: книги в основном художественные. А мне нужны книги не только для чтения, но и для занятий, я же пыталась сама пройти школьную программу.

Я призадумалась над предложением сестры-хозяйки. Вспомнила свой первый страшный день в Прокопьевском ПНИ — как раз в «слабом» корпусе… И засомневалась насчет того, что мне не будут мешать читать и заниматься, ведь крикунов и буйных не остановишь и не уговоришь. Но оставаться в моем нынешнем корпусе без Маруси не было никакой возможности. Все вокруг недужные, немощные. Персонал не справляется, один день меня накормят, а на следующий не найдется кому и оставят голодной. Поблагодарила сестру-хозяйку за заботу, но сразу согласия не дала — взяла время на размышление. Вечером в нашу палату зашла медсестра Галина Николаевна. Я рассказала про разговор с сестрой-хозяйкой.

— Тамара, тебе так или иначе придется перейти туда, ведь тут за тобой некому ухаживать. Света, которая тебя кормит, не имеет права этого делать, она же работает в свинарнике, а там грязь, занесет тебе какую-нибудь заразу. Так что соглашайся на предложение сестры-хозяйки, — посоветовала Галина Николаевна.

Я взвесила все «за» и «против» и утром сообщила о решении перейти в «слабый» корпус. Моя приятельница Татьяна, которая иногда катала меня по территории, помогла собрать вещи и на коляске повезла к печально знакомому зданию. Я ехала с холодком в груди, но с сухими глазами, предчувствуя очередной крутой поворот в жизни.