Иван Дроздов - Разведенные мосты

Я заметил:

— В газетах его ругают.

Полянский воскликнул:

— Таковы наши газеты! Но вы не огорчайтесь. К счастью, бывает такая критика, которая лучше всякой похвалы. Но это уж разговор не телефонный.

И пригласил меня к себе, чтобы познакомиться поближе.

Я пробыл у него в кабинете около двух часов, а может, и больше. И никому я не говорил о своём визите к высокому человеку, но Свиридов каким-то образом узнал о нём и при встрече спросил, о чём у нас была беседа. Между делом поинтересовался, не заводил ли Полянский разговор и о нём. Я сказал, что разговор такой был и я, конечно, отозвался о своём министре в самых благожелательных тонах. Свиридов поблагодарил меня и заметил:

— Это для меня очень важно, потому что для решения о снятии с должности министра нужно единогласие всех членов политбюро.

Я встревожился:

— А разве есть такая опасность?

— Опасность такая давно нависла над каждым из нас; ты уж, наверное, заметил, что на нашего брата, русского, а особенно на фронтовиков, давно идёт охота.

Такая вот война исподволь закипала на нашей земле. Скоро мы её проиграем и попадём в оккупацию к мировой еврейской буржуазии. Теперь-то мы можем удивляться, как это незаметно, бесшумно и внезапно произошло. И не на каком-нибудь одном клочке земли российской, а сразу на всей гигантской территории Империи Русской — от морей полночных, западных до берегов морей восточных.

На этот раз в схватке Бога с дьяволом победил последний.

Наверное, следующим за нами поколениям русских, и не только русских, будет любопытно знать, а что же это за люди, сумевшие победить нас, подвести к черте всеобщего вымирания? Может быть, перед нами было войско богатырей, бойцов, кованных из чистой стали?..

Я видел каждого, кто теснил меня и моих товарищей, кто одного за другим выщёлкивал нас из боевых окопов. Это были люди незаметные, чужие и непонятные. Их как бы всех пометил Господь хотя бы одной и едва заметной сатанинской метой. На роль их полководца однажды выпрыгнул вертлявый болтунишка с печатью Америки на лбу. Богомольные старушки смотрели на него и крестились, говорили: «Да он же дьявол, на лбу-то у него печать сатаны!» Такую же печать я наблюдал и у каждого, кто стоял над нами и выслеживал момент, когда можно будет ударить по нам из своей бесшумной пушки. Вот один из них: при всех царях после Сталина он возглавлял Союз писателей. Поддерживал евреев, теснил русских. Я это испытывал на себе. И что же?.. Этот лидер самой высокой русской интеллектуальной элиты имел дефект речи, причем такой заметный, что собеседники, слушающие его, отворачивались, чтобы скрыть улыбку. Бог шельму метит — говорят православные люди. Так же были помечены и все остальные чиновники, стоящие над нами.

Наше издательство курировал Казимир Львович Гориславский. И молод, и хорош собой, и на еврея не похож, на русского тоже, — но что же за человек был, этот Казимир Львович? Бывало придешь к нему, а он улыбается. Ничего не говорит, а улыбается. И если издалека смотреть на его улыбающееся лицо — вроде бы приятно, и будто бы он рад тебе, но вот подходишь к нему ближе, садишься у края стола… Улыбается. И кивает головой. И что бы ты ему ни сказал, кивает головой, но в глазах холодок. И какой-то неприятный холодок, стылый и неживой. И когда ты выложишь перед ним все свои просьбы, этот холодок превращается в ледяной, а из глаз сыплется мелкий колючий снег. И ни одного вопроса с ним решить не удаётся. И постепенно холод из его глаз перетекает в твою душу. Тебе зябко, неуютно, ты встаёшь и кивком головы прощаешься. Вроде бы и ничего не случилось, и ничего обидного он тебе не сказал, но вопросы-то не решены! Пойти бы к другому чиновнику, добиться бы всё-таки своего, а — нельзя. Он ваш инструктор и обходить его не положено.

И такие-то вот люди окружали нас плотным кольцом, их становилось всё больше и больше. Где только таких находили? В жизни-то обыденной их вроде бы и не было.

Как бороться с ними, мы не знали.

Они теперь у власти. Их немного, но они заняли все ключевые посты и, главное, деньги. За деньги нанимают себе охрану, за деньги подкупают предателей.

Русские люди, оглушённые телеящиком, зомбированные сонмом колдунов и прорицателей, накаченные ядовитым пивом и грязной водкой, очумело таращат на телеэкран глаза и не могут понять, что происходит на белом свете. Им как-то показали разгуливающего на черноморском пляже министра культуры. Низкорослый, тучный и сутулый, он ходил между людей и пугал всех своим видом. Он весь от шеи и до пят был покрыт густой чёрной шерстью и больше походил на гориллу, чем на человека. Маленькие дети бегали за ним, а женщины от него шарахались. Кто-то подошёл к нему, — видимо, охранник, — и сказал что-то на ухо. Министр медленно оделся и удалился. Люди потом долго гадали: а разве такое бывает, чтобы человек был так густо покрыт плотным и даже будто бы кудрявым слоем шерсти?..

Этот министр потом выступал по телевидению и говорил о праве артистов и писателей на матерщину. Не удивительно, что при нём с экрана телевизора окончательно были изгнаны русские песни, русские танцы и даже уж русские лица перестали появляться на экранах. Бесовщина хлынула изо всех щелей и заполнила всю нашу жизнь.

Могут сказать, что такого не бывает, автор нас пугает и говорит неправду. Но ведь ещё Пушкин наблюдал такое явление в жизни русского общества. Вот его стихи:

Выходит, и тогда дьявол налетал на нашу землю, но только-то деды наши и прадеды не давали ему разгуляться, прогоняли прочь с земли русской. Раньше-то мы любого одолевали, а вот теперь… И всё потому, что не видим врага и не знаем, как с ним бороться.

Однако же сильно я отвлёкся и забыл об академии. А ведь я хотел рассказать об академии. Если уж судьба привела меня и в этот коллектив, да ещё возложила на меня обязанности руководителя, как же не рассказать об этом периоде моей жизни? Повторяю: это питерский период. Теперь идёт восемнадцатый год с тех пор, как я осел на берегах Невы, чем немало удивил друзей московских и петербургских. Все они дружно говорили: питерцы стремятся перебраться в Москву, а этот… в Питер. Ну, не чудак ли?

Может быть, кому-то и покажется моё решение чудаковатым, тем более что в Москве-то у меня и квартира, и дача под Сергиевым Посадом, и друзей, приятелей, знакомых целый легион. Ведь прожил-то я там без малого сорок лет! Но, видно, так на роду написано.

Желающих влиться в наш академический коллектив много, и отбор кандидатов строгий.

Не стану утомлять читателя подробностями. Расскажу об учёном, пожелавшем стать членом нашей академии, и я уж стал оформлять документы, но… внезапная смерть вырвала его из наших рядов.