Кэтрин Хепберн - Я. Истории из моей жизни

Было бы неверно утверждать, что ты способен сыграть все. Сыграть-то любую роль можно, но сыграть любую роль блестяще — невозможно. В любом случае есть вещи, которые удаются вам лучше, чем другие. Так что не думаю, что студии создавали имидж. Мне кажется, они смотрели, в чем проявляется индивидуальность актера, но не лепили его образ. Например, они не «лепили» Джуди. Просто давали ей возможность проявить себя в ролях, которые в наибольшей степени соответствовали ее натуре.

Когда Майеру показывали кого-нибудь, он мог сказать: «О Боже, конечно, да!» Иногда Майер ошибался, но очень часто угадывал. Майер не стеснялся сказать: «Мне это нравится». Он не боялся ошибиться. И принимал решение самостоятельно.

Мне кажется, ему нравилось быть необыкновенно остроумным, очаровательным, пленительным. Но не считаю, что он был таковым по большому счету. В сущности, Майер был весьма скромным человеком, хотя старался всегда предстать в лучшем виде. У него был великолепный офис. Не думаю, что он мнил себя важной шишкой. Нет, особым остроумием он не отличался, был просто веселым человеком и замечательным рассказчиком. Я восхищалась им. И ему не нужно было меня специально очаровывать. Романтически представляя себе образ других людей, он, полагаю, был не меньшим романтиком, создавая свой собственный имидж. Я не знала его в достаточной степени хорошо, чтобы говорить об этом наверняка, но мне кажется, что это так. Мне доставляло удовольствие общаться с ним.

Майер был очень добр ко мне. Он давал мне возможность проявить себя в кино в любой ипостаси — режиссера, продюсера, актера. Выбор зависел только от меня.

Что до меня, то я умею делать что-то одно, а не одновременно. В ту пору я была актрисой. Будучи очень консервативным в своих политических пристрастиях, Майер был совсем иным в том деле, которому посвятил свою жизнь.

Он был неистовым. Он был романтиком. Он верил.

Когда я делала пробы для кино, я чувствовала непосредственный контакт — было безумно интересно и не страшно. Почему — не знаю. Просто я считала эту среду своей, дружелюбной. Должно быть, из-за отсутствия публики — и критики — в ситуации непосредственного контакта. И камера бесстрастна по отношению к вашим действиям. Это здорово.

Я снялась в сорока трех картинах. Разумеется, я восхитительна во всех них. Я вовсе не хочу никого поразить, ведь некоторые из них просто-напросто скучны. Покидая Голливуд, я думала, что всегда буду помнить большинство картин и тех, кто в них снимался. Но оказалось, это вовсе не так — пытаюсь вспомнить и не могу. Удивительны причины, в силу которых мы что-то запоминаем, — обычно это какая-нибудь история или что-нибудь особенное, что сохраняется в памяти.

Джордж Стивенс снял много замечательных картин, в том числе «Место под солнцем» и «Гигант».

Мы впервые встретились с ним, когда помощник режиссера Эдди Килли, работавший со мной на многих картинах, предложил его кандидатуру в постановщики «Элис Адамс». Джордж тогда снимал — не могу припомнить какую именно — малозатратную картину. Эдди Килли помогал ему и пришел к выводу, что он очень талантлив. Стивенс снял несколько комедий по сценариям Уилера и Вулси, и мне казалось, что «Элис Адамс» может получиться, если ее поставит режиссер, обладающий хорошим чувством юмора. В противном случае может выйти что-нибудь тяжеловесное.

Вместе с Чарльзом Бойером я снималась тогда в «Разбитых сердцах». И попросила Эдди познакомить меня со Стивенсом. Однажды вечером, после съемок, сидя на переднем сиденье своей машины и безуспешно кокетничая с Чарльзом Бойером, я подняла глаза и вдруг увидела сквозь ветровое стекло глядящее на меня лицо.

— Да?

— Меня зовут Джордж Стивенс.

— Да… Хорошо… Идите в офис Пандро Бермана, я подойду туда через десять минут.

Каково?

И вот, слегка растерянная, повернувшись в Бойеру, я извинилась и распрощалась с ним.

Поднялась в офис Бермана. Джордж был уже там.

Начали разговаривать. Мне показалось, что его привлекла «книга». Я уже поняла для себя, что известные режиссеры, проявляющие интерес к тому или иному проекту, в большинстве своем прельщаются скорей возможностью работать со мной, чем конкретным сценарием.

Как бы там ни было, Джордж Стивенс дал согласие снимать картину.

«Элис Адамс» — это история о стремительном социальном взлете девушки, которая ни по своему происхождению, ни по своему финансовому положению не могла и пробиться наверх. И она начала гонку, которую не могла выиграть.

Потом как-то в воскресенье Стивенс пришел ко мне вместе с Берманом, чтобы обсудить сценарий, но не сказал при этом ни слова.

— Ну что, Пандро, — сказала я после того, как он ушел, — кажется, мы совершили большую ошибку. Похоже, ему было непонятно, о чем мы с тобой говорили.

Позже Джордж рассказал мне, что к тому времени он еще не прочел книги и что всегда мечтал поработать со мной. Тогда он был так занят работой по завершению картины, которую снимал, что к моменту нашей первой встречи не имел возможности прочесть сценарий. Неудивительно, что он показался мне чуточку отстраненным.

Интересный был человек Стивенс — действительно блестящий режиссер. Особенно комедийный. Работая с комиками и наблюдая за ними, он овладел всей гаммой замечательных приемов. Заставить людей смеяться — как же это здорово!

Мы несколько раз встречались, чтобы подработать сценарий. Стивенс вел себя странно: мало говорил, отвечал односложно. Обсуждение вели в основном Пандро и я. Признаюсь, у меня было такое ощущение, что мы пригласили весьма своеобразного режиссера.

Наконец он начал распределять роли. Фрэнки Альбертсон получил роль брата. (Я считала тогда, что в сравнении со мной он несколько ординарен. Объявить это во всеуслышание я, к счастью, не осмелилась, ведь сыграл он просто замечательно.) Фред Стоун получил роль отца. Энн Шумейкер — матери. Хэтти Макдэниэл — служанки.

Мы приступили к съемкам. Я успела к тому времени приобрести необходимые мне костюмы, истратив на них совсем немного денег. Единственная вещь, которая обошлась достаточно дорого, — это вечернее платье от Хэтти Карнеги. Я добавила ему еще больший шик, нашив на него красивые черные бантики; вплела я их и в волосы.

Работа началась. Все шло вполне сносно до сцены в моей спальне после танцевального бала, на котором я чувствовала себя униженной, поскольку меня никто не приглашал. В соответствии с романом (который был как бы моей Библией) я возвратилась домой, поднялась наверх, подошла к родительской спальне и сказала: «Я вернулась». Потом направилась в свою спальню, закрыла за собой дверь, бросилась на постель и разразилась плачем.